Семейство Доддов за границей

Не буду останавливаться на утомительномъ предмет, потому-что таково было бъ описаніе моей жизни въ Эмс. Свою милую спутницу видлъ я мало. Въ полдень двушка сія приносила мн нсколько строкъ, набросанныхъ карандашомъ и заключавшихъ заботливые вопросы о моемъ здоровь. Потомъ я могъ слышать серебристую мелодію ея голоса, когда она сходила съ лстницы, узжая куда-нибудь на вечеръ; потомъ опять слышалъ, какъ она проходила по корридору въ свою комнату, и наконецъ, ужь на разсвт, подходила иногда она къ моей двери сказать нсколько словъ очень-милыхъ и произносившихся самымъ нжнйшихъ голосомъ, но изъ нихъ не припомню я ни одного — съ такимъ увлеченіемъ я засматривался на нее въ блеск бальнаго туалета.

Когда свтлый метеоръ проносится передъ вами, на секунду онъ оставляетъ какой-то отблескъ, за которымъ опять слдуетъ черная ночь мрачной тоски. Отъ сонныхъ припадковъ унынія пробуждали меня иногда внезапные вопросы: „что ты здсь длаешь, Кенни Доддъ? Такую ли роль долженъ играть отецъ семейства? Что это за глупое дурачество? Поучителенъ ли, разуменъ ли, пріятенъ ли, приличенъ ли почтенному человку такой образъ жизни? Нтъ, нтъ и нтъ! Долго ли это будетъ продолжаться и чмъ кончится? Или я сойду въ гробъ подъ чужимъ именемъ, и семейство Доддовъ наднетъ трауръ по лорд Гэрви Брук?“

Однажды (это было ночью) такія мысли довели меня до сильнаго припадка раздраженія; я быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнат, проклиная дикую глупость, которая надоумила меня ввязаться въ эту поздку. Злоба такъ овладла моимъ разсудкомъ, что я началъ сомнваться во всхъ и во всемъ. Я началъ подозрвать, что нтъ на свт такихъ людей, которыхъ зовутъ мистеръ Горъ Гэмптонъ и лордъ Гэрви Брукъ, и въ душ своей ршительно отвергъ существованіе „герцогини“. До-сихъ-поръ я довольствовался ненавистью къ ней, какъ первой причин всхъ моихъ злоключеній; но теперь я отнялъ у нея жизнь и существованіе. Сначала я не постигалъ, къ чему поведетъ отверженіе этого фундаментальнаго камня, и какъ неизбжно обрушится на меня съ трескомъ все зданіе, на немъ воздвигнутое. Но теперь страшная истина ослпила меня, и я слъ, чтобъ съ трепетомъ разсмотрть ее.

— Можно войдти? прошепталъ тихій, но хорошо-знакомый голосъ:- можно войдти?

Первою моей мыслью было притвориться спящимъ и не отвчать; но я видлъ, что въ ея вол видть меня была твердость, которая не могла покориться отказу, потому отвчалъ: — кто это?

— Это я, другъ мой, сказала мистриссъ Горъ Гэмптонъ, входя и затворяя за собою дверь. Она подошла къ кровати, на которой сидлъ я въ уныніи, и сла на стулъ прямо противъ меня.

— Что такое? Не-уже-ли вы на-самомъ-дл нездоровы? Этого быть не можетъ! спросила она нжнымъ голосомъ.

— Кажется, на-самомъ-дл нездоровъ. У насъ, въ Ирландіи, есть поговорка: „скажешь въ шутку, а выйдетъ не шутка“, и, кажется, мн приходится не въ шутку поплатиться за то, что вздумалъ притворяться больнымъ.

— Ахъ, нтъ, нтъ! вы говорите это только, чтобъ испугать меня. Вы будете совершенно-здоровы, когда оставите эту комнату: сидячая жизнь вредна вамъ.

— Вроятно, сказалъ я: — по когда же все это кончится?

— Очень-скоро; мы вызжаемъ ныньче же, если будетъ возможно. Я сейчасъ получила отъ милой моей герцогини записку…

— Охъ, эта герцогиня! невольно вскрикнулъ я съ легкимъ стономъ.

— Какъ? что вы хотите сказать? живо спросила она.

— Ничего, ничего; продолжайте.

— Но прежде скажите мн, отчего вы какъ-будто простонали, когда я начала говорить о герцогин?

— Не у меня объ этомъ спрашивайте, сказалъ я: — моя голова кружится.

— Бдненькая головка! сказала она, слегка лаская меня рукою, какъ врную датскую собаку: — ей будетъ лучше на свжемъ воздух.

— Герцогиня пишетъ мн, продолжала она: — что мы должны прізжать къ ней въ Эйзенахъ, такъ-какъ она сама нездорова и не можетъ хать сюда. Она проситъ насъ не терять времени, потому-что она должна будетъ на-дняхъ спшить въ Виндзоръ, гд королева Викторія ждетъ ее съ нетерпніемъ. Герцогиня справедливо пишетъ, что неловко было бы не отвчать на ея расположеніе, и потому торопится хать, чтобъ соблюсти деликатность въ отношеніяхъ.

Имя королевы Викторіи заставило меня тяжело вздохнуть, и мистриссъ Г. Г., казалось, прочитала вс мои помышленія.

— Я понимаю, что значитъ вашъ вздохъ, сказала она съ грустною живостью: — вы утомляетесь мною. Вы начинаете сожалть о рыцарскомъ благородств, о возвышенной преданности, которую показали въ моей безпомощности. Вы спрашиваете себя: „какое дло мн до нея?“ — жестокій вопросъ! и вы хотите на него дать еще боле жестокій отвтъ! Да, возвратитесь къ своему семейству, покиньте меня, вы въ-прав сдлать это. Но прежде, нежели мы разстанемся, позвольте мн здсь, на колняхъ, благодарить и благословить…

Нтъ, не могу, милый Томъ, не могу описывать этой сцены; конфужусь и теряюсь какъ тогда, когда она произошла. Голубые глаза, на которыхъ сверкаютъ слезы, шелковистые черные локоны и голосъ, прерывающійся отъ рыданій!.. нтъ, нтъ! это безчеловчное, вроломное оружіе противъ ирландскаго джентльмена, особенно джентльмена пожилыхъ лтъ.