Он обернулся: два мальчугана, — казалось, они укрылись здесь в углу от ветра. Старший снял фуражку, поднял голову, круглую и подвижную, как у воробья, и смело посмотрел на Антуана. Антуан остановился.
— Я вот о чём: не пропишете ли какое-нибудь лекарство… ему, он болен.
«Он» всё ещё стоял поодаль. Антуан подошёл к нему.
— Что с тобой, малыш?
Порыв сквозного ветра, приподняв пелерину, открыл руку мальчика: она была перевязана.
— Пустяки, — уверенным тоном продолжал старший. — Не скажешь даже, что он получил увечье на работе, хотя этот паршивый прыщик вскочил у него в типографии. Руку дёргает до самого плеча.
Антуан очень спешил.
— Температура повышена?
— Как вы сказали?
— Жар есть?
— Да, похоже на то, — ответил старший, кивнув головой и озабоченно вглядываясь в лицо Антуана.
— Скажи своим родителям, чтобы привели его к двум часам на приём в амбулаторию при «Милосердии», — знаешь, большая больница налево?
На лице мальчика появилась лёгкая гримаса, выдавшая его разочарование, но тотчас же исчезла. На губах заиграла заискивающая полуулыбка.
— Я думал, вы согласитесь… — Но он тотчас же спохватился и закончил тоном человека, привыкшего мириться с неизбежным: — Ничего, как-нибудь устроимся. Благодарю вас. Пойдём, Лулу.
Он улыбнулся безо всякой задней мысли, приветливо помахал фуражкой и двинулся к выходу.
Антуан был заинтересован. Одно мгновение он колебался.
— Вы меня здесь ждали?
— Да, сударь.
— Кто вас… — Антуан открыл дверь, которая вела на лестницу. — Заходите сюда, не стойте на сквозняке. Кто вас сюда направил?
— Никто. — Рожица мальчугана прояснилась. — Я ведь вас хорошо знаю. Я служу в нотариальной конторе. Знаете, в глубине двора.
Антуан стоял около больного и машинально взял его за руку. Прикосновение к влажной ладони, к горячей руке всегда вызывало в нём невольное волнение.
— Где живут твои родители, малыш?
Младший перевёл на старшего усталый взгляд:
— Робер!
— У нас нет родителей. — И после короткой паузы прибавил: — Мы живём на улице Вернейль.
— Ни отца, ни матери?
— Нет.
— А дед или бабушка?
— Никого нет.
Выражение лица у мальчика было совершенно серьёзное, взгляд вполне искренний; никакого желания разжалобить или хотя бы заинтересовать, ни малейшего оттенка грусти. Зато удивление Антуана могло показаться ребяческим.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— А ему?
— Тринадцать с половиной.
«Чёрт бы их побрал! — подумал Антуан. — Уже без четверти час! Позвонить Филипу. Позавтракать. Зайти к отцу. И успеть вернуться в предместье Сент-Оноре до приёма… Выбрали как раз подходящий денёк!»
— Ну хорошо! — сказал он внезапно. — Пойдём, я посмотрю.
И чтобы не отвечать на радостный, но ничуть не удивлённый взгляд Робера, прошёл вперёд, вынул ключ, открыл дверь своей квартиры в нижнем этаже и провёл мальчиков через переднюю в кабинет.
В дверях кухни показался Леон.
— Леон, подождите подавать… А ты сними-ка всё это, да поживее. Брат поможет тебе. Осторожнее… Так, подойди поближе.
Из-под белья, довольно чистого, показалась худенькая рука. Над самой кистью ясно выделялась поверхностная опухоль, под которой, по-видимому, уже скопился гной. Антуан, не думая больше о времени, положил палец на самый нарыв; затем двумя пальцами другой руки слегка надавил на край опухоли. Так: он ясно почувствовал, как под его указательным пальцем переместился гной.
— А здесь тебе больно?
Он ощупывает распухшую до локтя руку, затем плечо до воспалённых лимфатических узлов под мышкой.
— Немножко, — шепчет малыш, который выпрямился и замер, не спуская глаз со старшего брата.
— Наверное, больно, — замечает Антуан ворчливым тоном. — Но ты, я вижу, молодец.
Взор его впивается в затуманенный взор мальчика, — и этот контакт даёт искру доверия, тонкий язычок пламени, который сперва точно колеблется, но затем сразу устремляется к Антуану. Только тогда он улыбается. Мальчик тотчас же опускает голову, но Антуан ласково треплет его по щеке и осторожно приподнимает ещё слегка сопротивляющийся подбородок.
— Знаешь что? Мы сделаем небольшой разрез, и через полчаса тебе станет гораздо легче… Согласен?.. Иди за мной.
Малыш, уже покорённый, набравшись мужества, делает несколько шагов; но едва Антуан перестаёт смотреть на него, как решимость его слабеет; он оборачивается к брату, словно призывая на помощь:
— Робер!.. Ты тоже иди.
В соседней комнате — облицованные фаянсовой плиткой стены, автоклав, эмалированный стол под лампой с рефлектором, — можно было в случае надобности производить небольшие операции. Леон окрестил её «лабораторией»; раньше тут была ванная. Прежнее помещение, которое Антуан занимал вместе с братом в отцовском доме, оказалось недостаточным, даже после того как Антуан остался в нём один. Благодаря счастливой случайности ему не так давно удалось снять квартиру из четырёх комнат, тоже в нижнем этаже, смежную с его жильём, но в соседнем доме. Он перенёс туда свой рабочий кабинет, спальню и оборудовал эту «лабораторию». Прежний его кабинет стал приёмной для больных. Дверь, пробитая в общей стене, к которой с двух сторон прилегали прихожие, соединила обе квартиры в одну.