Семья Звонаревых. Том 1

– Уж лучше бы вы помолчали о вежливости, господин ротмистр! Воспитанные люди прежде всего здороваются, справляются о самочувствии больного, – едко заметила Коссачёва.

– Прекратите нравоучения! Не забывайте, что вы – государственная преступница! – крикнул Саблин.

– При всем желании об этом невозможно забыть уже по той простой причине, что мне приходится терпеть ваше присутствие и вести с вами разговоры, которые отнюдь не доставляют мне удовольствия, – насмешливо проговорила Коссачёва.

– Равно как и мне! – нервно передёрнул губами ротмистр и окинул взглядом комнату. – Ну, как работает Мотя?

– Ваша Мотя страшная грязнуля и грубиянка, – заявила Коссачёва.

– Мы совсем не обязаны содержать для вашего обслуживания особого человека. Поэтому советую вам умерить свои капризы. Вот перебросим вас в форт, тогда узнаете, как капризничать, – желчно проговорил жандарм.

– Оставьте ваши угрозы! Я многое испытала уже, и если бы не болезнь, то, поверьте, ничего не требовала бы от вас, – отвернулась Коссачёва.

Саблин, взглянув на дверь, позвал:

– Гордеев, поди сюда!

Блохин мгновенно появился в двери и, «пожирая» глазами начальство, спросил:

– Чего изволите, вашскородие?

– Всыплешь своей жене за плохую уборку помещения! – распорядился Саблин.

– Слушаюсь, вашскородие! – ответил Блохин.

Ротмистр сердито хлопнул дверью и вышел.

– Матрёна, подь сюда! – позвал «жену» Блохин.

Валя робко вошла в комнату и остановилась у двери.

– Почему в комнате грязь? – накинулся на неё «муж». – Сполняй службу честно и правильно, как я. Чтобы никаких на тебя не слышал жалоб! Поняла?

Распекая «жену», Блохин весело смотрел на Коссачёву и вопреки своим словам добродушно улыбался. Коссачёва сначала была поражена столь неуместной улыбкой, затем, пристальнее вглядевшись в лицо надзирателя, вдруг вся просияла.

– Неужели это вы, Филипп Иванович? – прошептала она, не веря своим глазам.

– Я… и не один.

Она шагнула к нему, протянув руки. И верно, упала бы, если бы Блохин не подхватил её за плечи.

– Товарищ Страхова, Клавдия Васильевна, милая вы моя, хорошая, здравствуйте, – тихо говорил он.

– Дорогой товарищ, если бы вы знали, как я рада увидеть вас… Жив, здоров и вместе с нами, как тогда на Пресне. Не забыл? Ну, конечно, разве это забудешь… – Она села на свою жёсткую тюремную койку, не отрывая сияющих глаз от Блохина и Моти.

– Клавдия Васильевна, – Блохин сжал поданную ему тонкую руку Клавы. – Товарищи просили передать: крепитесь, скоро будет свобода. А сейчас мне надо идти. Кругом уши и глаза. Надо быть осторожным. При первой возможности извещу Ивана Герасимовича. А вы поостерегитесь. Не дай бог пронюхают, тогда провал – страшно подумать!

Блохин приоткрыл дверь в коридор и закричал:

– Нечего из себя благородную ставить… Требования ещё предъявлять вздумала. Я тебе предъявлю – своих не узнаешь… А ты, Матрёна, построже. Не забывай, что господин ротмистр приказывали.

Каждое утро Валя приносила Фирсовым молоко, заходила в комнату Коссачёвой, делала уборку. Обычно в это время узницу под конвоем жандарма выводили на двор или в сад около дома, где она сидела на скамеечке, греясь в осенних лучах солнца. Она любовалась синей гладью моря, темневшим на горизонте Таманским берегом, белеющими в проливе парусами рыбачьих лодок и полётом легкокрылых вольных чаек.

Пригревшись на солнце, Коссачёва вспоминала недавнее прошлое – лесистую, болотистую Литву, бедные пограничные деревеньки, где она – Клава Страхова – работала для вида учительницей. Вспоминались ночные явки товарищей, доставлявших из-за границы литературу и оружие. Несколько раз по поручению Центрального Комитета РСДРП она сама выезжала в Швейцарию, где помогала Владимиру Ильичу Ленину готовить посылки с газетами, журналами и брошюрами. Сколько раз с риском для жизни она доставляла их в Литву, а оттуда – в Петербург.

Годы напряжённой, полной ежеминутных опасностей жизни сильно утомили её, но она не думала об отдыхе.

В прошлом году во время пребывания в Питере её схватили на одном из подпольных собраний. Вёл его Иван Герасимович, вернувшийся в Петербург: вина механика Крылова не была доказана, и опасный большевик Иван Герасимович таким образом получил разрешение свободного выезда из Красноярска. К счастью, у них были паспорта на чужое имя, и жандармам так и не удалось установить их настоящих фамилий.

И вот теперь некая Лариса Игнатьевна Коссачёва отбывала в Керчи по приговору суда пятилетнее заключение в крепости за участие в подпольном собрании РСДРП.

Мысли её не раз возвращались к Вале. Недавно в разговоре с этой милой девушкой Коссачёва спросила о Волкове. И тут вдруг «жена» Гордеева зарделась как маков цвет и радостно улыбнулась:

– Как же! Знаю… Даже очень, очень хорошо знаю… Ведь это… мой жених!

И Блохин, и невеста Волкова, и, возможно, другие – те, кого ещё не знала Коссачёва, проникли в крепость по заданию партии, рисковали своей свободой, а может быть, и жизнью – ради неё, ради её друзей, как некогда рисковала и она сама. Каких же мужественных людей сплотила партия!..