Семья Звонаревых. Том 1

– Пока идёт снег – не страшно. Это пограничники для острастки контрабандистов балуются. Обычное дело в такую непогодь. А контрабандистам того и нужно: не заблудятся, видят берег и где охрана, – ответил Макарыч.

…Минут через пять он дал команду свернуть паруса и бросить якорь.

Глава 21

В два часа пополудни двадцать третьего января Саблин получил из Питера шифрованную телеграмму, в которой начальник департамента объявил ему благодарность за раскрытие настоящей фамилии Коссачёвой и роли Климова в московском восстании. Ниже следовало предписание немедленно, под усиленным конвоем отправить этих «опасных политических преступников» (так говорилось в телеграмме) в столицу для нового рассмотрения их дела.

Саблин засуетился, тотчас вызвал к себе старшего жандарма Голубенко.

– Вот что, голубчик, – промолвил он снисходительным тоном, как бы подчёркивая своё отличное настроение. – Завтра я отправляю Коссачёву и Климова в Петербург. Конвоировать их будете ты, Гордеев и Мотька.

С вами поедет и Тлущ. Чтобы завтра с утра Климов и Коссачёва были в штабе. Тлущ до вокзала доберётся сам.

А сейчас заготовь бумагу о пропуске арестантов с форта Тотлебен, я подпишу пропуск. Понял?

– Так точно, понял, вашскородие! – вытянулся жандарм.

– Ночью на форту будешь дежурить с Гордеевым.

Как стемнеет – вышли два жандармских патруля по крепости. Один пусть ходит вдоль сухопутной обороны, проверяет охрану ворот, второй – по берегу моря, – распорядился ротмистр.

– Не извольте беспокоиться, вашскородие! Глаз с арестантов не спустим, – заверил его жандарм.

– Смотрите у меня, – строго нахмурился Саблин. – Будет всё в порядке – и ты, и Гордеев получите награды, а прошляпите – тогда пеняйте на себя и не ждите пощады.

– Разрешите идти, вашскородие? – спросил Голубенко.

– Да, действуй! – кивнул Саблин.

Старший жандарм громко щёлкнул шпорами, козырнул и, чётко повернувшись, вышел из кабинета начальника крепостного жандармского управления.

Караул начался, как всегда, с развода и смены часовых. Борейко сам распределил посты между солдатами. Тимофеев был назначен на пост № 16, на одной из береговых батарей. Заступал он на пост во вторую смену – от десяти до двенадцати часов ночи.

На посту № 16 часовой охранял полкилометра береговой полосы. Тут находились две батареи и один пороховой погреб. Этот пост был одним из наиболее отдалённых от караульного помещения, расположенного при входе на форт.

Учитывая зимнее время, длинные тёмные ночи, Борейко не раз просил об уменьшении размера охраняемого участка. Суетнёв его поддержал, Фирсов тоже, но генерал Шредер не только не согласился с этим предложением, но ещё сделал Суетнёву замечание за «возбуждение неуместной переписки». Положение на посту № 16 оставалось прежним.

После одного из караулов Тимофеев, оставшись с глазу на глаз с Борейко, доложил:

– Лучшего места для побега, вашбродь, во всей крепости не сыщешь. Можно подойти на лодке под самый берег, и никто ничего не увидит.

В утреннюю смену Тимофеев тщательно осмотрел отрезок берега и к ночной смене мог уже с закрытыми глазами двигаться по участку.

На форту, как всегда, днём Мотя принесла обед Коссачёвой, забрала у неё кое-какие вещи для стирки и ушла. Охрану заключённых до вечера нёс один Голубенко, а к восьми часам вечера прибыл и Блохин. В десятом часу ночи Коссачёва начала барабанить в дверь своей камеры и потребовала вызвать врача, ссылаясь на горловое кровотечение.

– Не сдохнете до утра! – крикнул ей Блохин и, когда она запротестовала, сильно обругал её.

Как было заранее условлено, Климов услыхал скандал, тоже застучал в дверь, требуя проветрить на ночь каземат.

– Дышать от дыма нечем! Куда вы, царские холуи, смотрите? – кричал он ослабевшим, простуженным голосом.

– Открой каземат, Гордеев, – отозвался Голубенко. – Мы ему сейчас таких холуёв покажем, что по гроб жизни не забудет.

– Так он же больной, – напомнил Блохин.

– Его и больного не мешает смазать по рылу.

Блохин широко распахнул дверь.

Голубенко оказался лицом к лицу с Климовым, похудевшим, бледным. Росту они были почти одного, оба широкоплечие.

– Так я, говоришь, царский холуй?! – замахнулся жандарм кулаком на Климова.

Но в этот момент Блохин сзади ударил рукояткой нагана жандарма по голове. Тот рухнул на пол. Блохин, как клещами, сжал его горло цепкими пальцами.

– Отпустите, отпустите, вы же задушите его! – трясясь от страха, вскрикнул Вонсович. Но Блохин не выпустил Голубенко, пока не прикончил его.

– Так этому мерзавцу и надо, – презрительно бросил Тлущ, тыча ногой в лицо убитого, и по-свойски обратился к Блохину: – А ты, Гордеев, оказывается, только по виду тюремщик… Вот уж не думал я… Эсер, что ли?

– Ошибаетесь, господин Пернатый! – обжёг его ненавистным взглядом Блохин.

Провокатор в ужасе шарахнулся в глубь каземата. Климов и Блохин бросились к нему. Молодой, хорошо упитанный Тлущ отчаянно сопротивлялся.