Семья Звонаревых. Том 1

– Это называется – с больной головы на здоровую! – И, потрясая толстой папкой, которую держал в руках, продолжал: – У меня тут собраны сотни доказательств виновности Стесселя. Его заявление – сплошная ложь. Я докажу это.

Председатель замахал рукой на разошедшегося генерала.

– Прошу вас успокоиться. В своё время вы доведёте до сведения суда все ваши обвинения.

В зале суда снова поднялся шум. Были слышны отдельные выкрики: «Смирнов прав! На виселицу Стесселя!» Председатель снова взялся за звонок.

– Прошу успокоиться, господа. Вы на заседании суда.

Постепенно шум смолк, чтение обвинительного заключения продолжалось. Секретарь бесстрастно продолжал:

– «Генералу Фоку предъявляется обвинение в написании и распространении записок, подрывающих авторитет некоторых начальников и командиров, ответственных за оборону крепости; второе – в не вызванном обстоятельствами боя отходе с Цзинджоуских позиций; третье – в преждевременном оставлении передовых позиций Порт-Артура на Перевалах и на Зелёных горах, что повело к ослаблению обороны крепости и быстрой её сдаче».

Фок тоже не признал себя виновным, но, в отличие от Стесселя, отвечал своим обычным скрипучим бесстрастным голосом, не вступая ни с кем в полемику.

Не признал себя виновным и Рейс в предъявленном ему обвинении в подписании позорной капитуляции.

– Я только выполнял распоряжения своего начальника, – оправдывался он.

Смирнов также отверг обвинение в бездействии власти и невоспрепятствовании преждевременной сдаче крепости.

– Я лишен был Стесселем какой бы то ни было власти и узнал о капитуляции лишь после её заключения. Стессель действовал сам, ни с кем не советуясь и даже вопреки мнению совета обороны крепости, – пояснил генерал. – Я ничего поделать не мог.

Председатель объявил перерыв в заседании суда, публика с шумом начала выходить из зала в фойе.

– Кто же виноват в сдаче крепости? – сердито бурчал Блохин. – Выходит, солдаты да матросы. А что они кровь проливали, живота своего не жалели, так это не в счёт.

– Подождём, послушаем, Филипп Иванович, до конца, тогда и вынесем своё мнение, – с улыбкой заметил Звонарёв.

– Да чего там ждать? Дело ясное – всех оправдают, – упрямо твердил Блохин.

– Тогда наш суд потеряет всякое уважение в глазах общественности, – возразила Варя.

– А сейчас он им пользуется? Всё заранее подтасовано, – твердил Блохин.

– Права, пожалуй, была Оля: всё это сильно смахивает на спектакль, – отозвался Звонарёв.

Ольга Семёновна подошла к Блохину, мягко взяла его под локоть.

– Вы здесь поспорьте, а мы пройдёмся, – сказала она, улыбнувшись Варе.

Они вышли в вестибюль, где по-прежнему было много народа. Все оживлённо разговаривали, спорили, был слышен смех, реплики в адрес подсудимых. Оля посмотрела на Блохина, на его расстроенное, злое лицо, пожала его руку и тихо спросила:

– Филипп Иванович, вы помните Пресню, Ивана Герасимовича?

Блохин, вздрогнув, остановился.

– Почему вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?

– Нет. Просто я видела его здесь, на заседании. Он со своими друзьями. Мне страшно захотелось подойти, пожать его руку, спросить о Клаве. Но при наших было неудобно. Давайте поищем их.

Они медленно прошлись по вестибюлю, спустились по лестнице, вновь поднялись и на площадке, неподалеку от окна, увидели Ивана Герасимовича. Узнали они его сразу, хотя он сильно изменился. В элегантном чёрном фраке и белой, круто накрахмаленной рубашке, мягком, изящно повязанном галстуке, он мало походил на того Ивана Герасимовича, с которым у Оли и Блохина были связаны воспоминания о горячих незабываемых днях на Пресне, но непокорные, густые, хотя и совсем седые волосы, а главное – манера внимательно и цепко слушать собеседника, чуть наклоня голову, лёгкий прищур глаз – всё было прежним, дорогим.

Оля остановилась, перевела дух… «Значит, они живы, значит, они действуют», – подумала она.

– Как хорошо, что они живы и что они здесь, – услышала шёпот Блохина, поняла, что «они» относилось не только к Ивану Герасимовичу.

– Мне бы очень хотелось сказать «здравствуйте» старому знакомому, – осторожно подбирая слова, тихо сказала Оля, когда они подошли близко.

Иван Герасимович быстро, одним взглядом окинул Олю, Блохина, и вдруг глаза его потеплели, наполнились светом и лаской.

– Здравствуйте, дорогая моя, здравствуйте, – проговорил он, пожимая Оле руку. – Я бы с удовольствием вас расцеловал, да нельзя – общество… И вас узнаю, – обратился он к Блохину, – порт-артурский герой. Что, судить своё начальство пришёл? Нехорошо: начальство, говорят, надо уважать… Знакомьтесь, – легко повернувшись к своему собеседнику, сказал он. – Это мои московские друзья. А это мой петербургский друг – доктор Краснушкин.

Оля с интересом посмотрела на доктора. Вспомнила, что именно о нём говорила Варя. По-мужичьи скроен – невысок, крепок и силен. Широкие и тёплые ладони крепко пожали руку. Наклонил голову, чёрные как смоль прямые волосы упали на лоб, откинул их резким движением – открыл ясные, спокойные карие глаза.