Семья Звонаревых. Том 1

– Нет ли у тебя огонька прикурить? – справился рабочий.

– Имеется. – И Блохин протянул коробку спичек.

В это время на деревенской улице показался здоровенный детина в уже знакомой Блохину по Москве форме Семёновского полка. Сразу бросилось в глаза его лицо: тяжёлая, почти квадратная нижняя челюсть, маленькие, глубоко посаженные в орбиты глаза под сильно развитыми, бугристыми надбровными дугами мохнатые густые брови и низкий, всего в два пальца скошенный назад лоб. Длинные не по росту руки с огромными пудовыми кулачищами, короткие ноги и чрезмерно широкие бедра дополняли облик солдата.

– Видал, приятель, такое чудище? – обратился к Блохину Никита. – Это и есть сам здешний сукин сын Гордеев, бывший семёновский унтер. Хвастает, что на Пресне своими руками задушил больше десятка рабочих. И тут над всеми мужиками измывается как хочет, и никакой на него управы нет: вернейший слуга царёв, награды от самого царя имеет за своё душегубство в Москве.

– Что ж до сих пор никто эту сволочь не укокошит? – забыв об осторожности, спросил Блохин.

– Мужики здесь больно пуганые и недружные, – ответил Никита. – А порешить гада давно надо. Сколько он безвинного народа погубил своими доносами! Чуть что – прямо губернатору пишет: «сицилист и крамольник». Ему верят и хватают запросто мужиков. Да что мужиков, он даже на попа настрочил донос, и того на цугундер к архиерею таскали. Надумал же прохвост – «без почтения читает молитвы за царя». Написал за то, что вздумал присвататься к поповне, а его поп отшил… Между делом, походя девок портит и молодайкам спуску не даёт… Смотри, как бы он к твоей жинке не пристал. Она у тебя видная… Намедни видел, в лавку приходила…

– Да я из него душу выну, – вскинулся Блохин.

– Как бы он раньше из тебя её не вынул. Видал, какие ручищи – кочергу очень даже просто в узел завязывает, пятипудовыми гирями крестится.

– Тогда на него нужно гуртом навалиться. Кого хочешь можно так прикончить.

– Поди сплоти такой гурт, – усмехнулся Никита. – Как до дела дойдёт – все в кусты попрячутся или тебя сразу же выдадут. Больно тут народ несогласный.

Возвращаясь к себе домой, Блохин сопоставил всё, что он слышал о Гордееве от Жаткова и от Никиты. Выходило, что всем в округе Гордеев насолил, но никто не решался обуздать его и отплатить за все его убийства, доносы и насилия. Попадись Гордееву на глаза Шура, стройная, красивая, тихая, – непременно привяжется он к ней и не отпустит по-хорошему. От такой мысли Блохина как жаром обдало.

Дома он плохо обедал, работа валилась у него из рук, он продолжал думать о Гордееве. Заметив настроение мужа, Шура забеспокоилась.

– Не захворал ли ты, Филя? – справилась она.

– Здоров, – невесело ответил Блохин и неожиданно спросил Шуру, знает ли она Гордеева.

– Кто же его, ирода, не знает, – нахмурилась Щура. – Как где его увижу, сразу прячусь от его поганых глаз, а то пристанет, и беды не миновать. Маманя сказывала – зверь зверем, особенно когда пьян. Бьёт всех, кто под руку попал, стреляет в них из пистолета. Бедным бабам от него проходу нет. Сам страшилище, а выбирает себе тех, кто покрасивее и помоложе. Ты, Филя, не вздумай с ним задираться, – испуганно предупредила Шура мужа. – Убьёт тебя и в ответе не будет.

– Связываться с ним не собираюсь, – угрюмо буркнул Блохин, – но ежели…

– Ты уже что-то задумал, – заволновалась Шура, хватая мужа за руку.

– …Но, ежели… – повторил Блохин, словно не слыша Шуриных слов, – эта скотина хоть пальцем тебя тронет, то ему несдобровать…

Прошла неделя. В ясное, солнечное воскресное утро Шура с матерью ушли в соседнее село в церковь, а Блохин с детьми остался дома и что-то мастерил во дворе, когда его окликнул грубый голос:

– Эй, кто тут хозяин?

Блохин обернулся и увидел стоящего у плетня Гордеева.

– Чего надо? – недружелюбно спросил Блохин.

– Ишь, какой он норовистый, – насупился было унтер, но тут же заулыбался: – Встречай гостей. Знаю, незваный гость – хуже татарина. А всё же я решил познакомиться с тобой, артурским героем.

Не дожидаясь приглашения, Гордеев вошёл во двор и бесцеремонно направился в хату. Он был на голову выше Блохина, да и в плечах пошире. Осмотрев пустые горницы, унтер опустился на скамейку у стола и справился, куда девались женщины.

– К родичам ушли, – соврал Блохин.

Гордеев лукаво подмигнул Блохину:

– А хозяйка у тебя ладная, отхватил себе кралю первый сорт. Приглядываюсь к ней – не бабочка, а конфетка-ягодка…

Блохин едва сдержался, чтобы не смазать Гордеева по его похабной морде, но в этот момент на дворе заплакали дети, и Блохин поспешил к ним. Успокаивая детей, Блохин успокоился и сам, овладел собой. Когда вернулся в хату, Гордеев стоял в переднем углу и внимательно разглядывал почерневшие от времени иконки.

– Вижу, ты человек верующий, – одобрительно заметил Гордеев.

Тут Блохин вспомнил своё выступление на Пресне в пятом году в роли священника и, скорчив постную физиономию, проговорил:

– Небось знаешь поговорку: без бога ни до порога… Русский человек богомолен.