Семья Звонаревых. Том 1

Откуда-то издалека долетел глухой звон колокола, отбив два часа ночи. Через несколько минут погас огонёк в хате мельника. Ночные гости выходили на улицу и разбредались в разные стороны. Угомонившиеся было собаки снова подняли разноголосый лай. В сторону леса никто не шёл, и Блохин уже думал отказаться от своего решения, вернуться домой. Колеблясь, как поступить, он пролежал в канаве ещё с полчаса, выкурил кряду две толстые самокрутки. Ещё минута-две, и он ушёл бы, но как раз в это время невдалеке раздалось два голоса – хриплый, басовитый Гордеева и заикающийся, угодливый – мельника.

– Иди, Хома, я сам пойду, – проговорил заплетающимся языком Гордеев. – А тебе даю наказ: запомни, шельма! Чтоб женку этого артурца любой ценой к себе заманил в ту субботу… Как начнёт темнеть – приду.

«Да это ж он про мою Шуру! – понял Блохин. – Ах ты стерва, не видать тебе её как своих ушей». Лютая ненависть, поднимаясь, клокотала в нём, туманила рассудок. Сжимая рукой дубину, Блохин готов был убить унтера тут же, рядом с селом, на глазах у мельника.

– Боюсь я цього Пылыпа, – послышался тщедушный тенорок мельника. – Вы, Ерохвий Павлович, у сторони будэтэ, як вин рэбра мэни потрощыть за свою жинку…

– Ну ладно, подожди, – внял его тревоге Гордеев. – Может, мне удастся куда спровадить его… Покумекаю…

– Золота голова у вас, Ерохвий Павлович, – с заискивающим смешком промолвил мельник.

– Золота, говоришь? – с явным самодовольством переспросил Гордеев и, громко высморкавшись, сказал: – Иди, иди, Хома, до дому.

– Добра ничь вам, Ерохвий Павлович, – простился с ним мельник и, видимо обрадовавшись, что расстался с таким опасным гостем, торопливо зашагал к селу. Вскоре дробный стук его шагов замер вдали.

Гордеев, пошатываясь и сквернословя, медленно плёлся в сторону леса. Иногда он останавливался и, словно силясь вспомнить что-то, тёр ладонью лоб, оглядывался на село, потом шёл дальше. Ночной свежий воздух действовал на него отрезвляюще, его поступь становилась всё увереннее и твёрже.

Блохин уже не колебался. Он видел перед собой заклятого врага, к которому не могло быть никакой жалости. Пощади его сегодня, он завтра уничтожит тебя, надругается над твоей женой и будет, как и прежде, издеваться над людьми, выискивать и выдавать жандармам «подозрительных» и «неблагонадёжных»…

Перед тем как войти в лес, Гордеев остановился, закурил. В небольшом просвете туч на какое-то мгновение появилась луна, и Блохин успел заметить в руке унтера револьвер. Значит, семёновец не чувствовал себя в безопасности, был готов к отражению возможных нападений. Вступать с ним в открытую драку было нельзя: пуля всегда опередит дубину. Надо действовать внезапно, неожиданно.

Блохин вспомнил, что в глубине леса дорогу пересекал довольно широкий ручей. Через него был переброшен старый, жиденький мостик. Вокруг густо росли колючие кустарники. У самого моста, разбросав корявые ветви, стояла старая ива. Это было самое подходящее место для засады.

Не раздумывая долго, Блохин вошёл в лес и, несмотря на тьму, быстро добрался до мостика. Раз-другой выглянула луна. Блохин заметил толстую ветвь ивы, нависшую над мостом. Он взобрался на дерево, притаился в листве. Всё тело его было охвачено нервной дрожью, и дубина, казалось, вот-вот выпадет из рук. Блохин понимал: если ему не удастся сразу покончить с Гордеевым, то неизбежно завяжется схватка – кровавая, беспощадная, и кто выйдет из неё победителем – трудно было предвидеть. Гордеев был намного сильнее Блохина, да и револьвер у него…

Вокруг стояла глубокая тишина, и Блохин уже начал опасаться, что Гордеев пошёл не через лес, а более длинной дорогой, по опушке. Но эти опасения оказались напрасными. Всё громче, отчётливее слышались шаги на лесной дороге, затем раздался хриплый кашель, и из-за деревьев показалась светящаяся точка горящей цигарки.

«А вдруг это не Гордеев?» – закралось новое сомнение в голову Блохина.

Шедший к мосту споткнулся и громко, заковыристо выругался.

По голосу нетрудно было узнать, что это был именно Гордеев.

«Он. Бить можно наверняка! Только бы в темноте не промахнуться и попасть по голове, а не по спине или плечу», – опасался Блохин.

Между тем Гордеев вплотную подошёл к мостику, но в темноте оступился, попав ногой мимо мостика. Нога глубоко ушла в прибрежный ил, и Гордеев, потеряв равновесие, едва не свалился в ручей.

Разразившись самой непечатной бранью, семёновец вытащил мокрую ногу и стал переобуваться. Он пыхтел, сопел, ругался, так как в темноте трудно было хорошо обернуть портянку.

Блохин не спускал глаз с семёновца и в то же время прислушивался, не идёт ли кто по лесу.

Начал накрапывать дождь. В листве зашуршали капли, мешая слышать лесные шорохи. Гордеев у мостика зажёг спичку, чтобы не оступиться. Блохин затаил дыхание, напряг все силы и, едва погасла спичка, со всего маху опустил дубинку на голову семёновца. Тот крякнул, пошатнулся, затем как подкошенный рухнул на землю и, немного прохрипев, затих.