Сердце ночи

Я не пишу теперь стихов беспечных.
Не разрешив практических задач
И отложивши ряд ненужных вечных,
Бездумно я брожу в прохладе дач,
В тени садов приморских и приречных.

На розовом песке играю в мяч
У Адриатики зелено-млечной.
Оранжев парус, ветра вздох горяч.
Я не пишу.

Мне странным кажется притворный плач,
Ужимки лирики и чувств увечных
И вывих разложений бесконечных.
И чтобы рифма утлая без встречных
Не рвалась по волне за лодкой вскачь,
Я не пишу.

<1920>

Венеция

О незнакомые салоны,
Куда вас вводят первый раз!
Из всех углов тайком влюблено
Косится на хозяйку глаз.

Дымится кофе, лампы глухо
Горят меж чашек и гвоздик,
И друг нашептывает в ухо
Чуть переперченный дневник.

Ах, в сердце жизни есть запасы,
Остроты рвутся с языка,
А геммы, кружева, атласы
Кружат мне голову слегка.

Окно раскрыто на каналы,
Дрожит бродячий гондол свет,
И баркароле запоздалой
Гитары вторит жаркий бред.

Чудесно все, что незнакомо,
В любви мы любим узнавать.
И трепет пальцев, жар, истома
Привычкою не могут стать.

Взгляд любопытный не устанет
В чужих глазах искать до дна,
И рот целованный не вянет,
Лишь обновляясь, как луна.

<1920>

«Голубки Марка, вечер осиян…»

Голубки Марка, вечер осиян,
С кампаной слился робко вальс под аркой.
Ложится солнце в сеть каналов жарко.
Окрай лагуны плоской сиз и рдян.
Насмешница, и ты — голубка Марка.

Все тот же он — задор венециан,
Дворцов линялых плесень, рис, пулярка,
Абат-атей, родосского стакан,
Голубки Марка.

Но полночь уж. Сгорели без огарка
Гитары, маски, жирный лоск румян,
Вся в пестрых платьях золотая барка.
Стал шалью черной радужный тюльпан.
Но рокот ваш как радостный пеан,
Голубки Марка!

<1920>

Байрон в Венеции

Кто так надменно, так покорно,
Так упоительно любя,
Сквозь гамму ласк и примирений,
Обид и долгих опьянений,
Тереза, нежный, хищный, вздорный,
Другой кто мог вести тебя?

Где блеск другой, на мой похожий?
Мой хмель и жар, моя любовь
Создали профиль злой камеи,
И эти локоны у шеи,
И мушку в матовости кожи,
И чуть приподнятую бровь.

<1927>

«Густое черное вино…»