Серена

Взглянув на жену, Пембертон различил усталость под ее отяжелевшими веками.

– Почему бы тебе не отдохнуть в доме, Серена? Я раздобуду Харрису поесть, а потом принесу ужин и нам с тобой.

Послушно кивнув, она удалилась. Хотя было уже семь, в здании столовой горел свет. Изнутри доносилось нестройное хоровое пение: исполнялся псалом «Поставивший горы силой Своею…»[23].

– Мы разрешаем Болику проводить дополнительные службы на Рождество и Новый год, – пояснил Пембертон. – Я считаю, благочестие работников стоит нескольких лишних долларов в счете за электричество, хотя для нового лагеря постараюсь найти менее надоедливого духовника.

Харрис согласно кивнул:

– Религия – вот отличное вложение в бизнес. В любые времена предпочту ее государственным облигациям.

Пембертон и Харрис поднялись на боковое крыльцо и открыли дверь. На кухне было пусто, несмотря на брошенные на плите кастрюли и грязную посуду, выставленную рядом с полными мыльной воды бочками на полсотни галлонов каждая. Пембертон кивнул в сторону двери, которая вела в общий зал, где пение успело смениться звучной проповедью Болика.

– Схожу за поваром и подавальщицей.

– Я пойду с тобой, – решил промышленник. – Получу свою ежегодную дозу религии.

Мужчины вышли из кухни, гулко шагая по доскам настеленного на сваях пола. Рабочие и их семьи расположились на скамьях перед длинными деревянными столами: женщины и дети впереди, позади мужчины. Преподобный Болик стоял за двумя наскоро сбитыми вместе ящиками из-под овощей, служившими шатким алтарем. Поверх лежала огромная Библия в кожаном переплете, чьи широкие страницы с обеих сторон выступали за края импровизированной кафедры.

Пембертон пробежал взглядом по ближним к себе скамьям, отыскал среди прихожан своего повара и, сделав шаг вперед по свободному проходу, махнул ему рукой, подавая сигнал. Двигаясь мимо столов, он наконец нашел и подавальщицу, но та была так увлечена проповедью, что Пембертон добрался чуть ли не до самого Болика, прежде чем привлек ее внимание. Женщина поднялась и начала медленно продвигаться к концу скамьи, бочком пробираясь по узкому просвету между задами и коленями сидящих. Впрочем, Пембертон смотрел уже не на нее.

Мальчик сидел на коленях у матери, одетый в теплый серый комбинезон. Держа в руке игрушечный паровоз на колесиках, он с важной медлительностью катал его взад-вперед по собственной ноге. Замерев, Пембертон внимательно вгляделся в лицо ребенку. С того дня, как фотограф делал снимок, малыш заметно подрос, но это было не так важно. Пембертона больше поразило то, насколько четкие, тонкие черты обрело лицо мальчика, какими густыми стали у него волосы. И главное – глаза: темные, как красное дерево. Глаза Пембертонов. Преподобный Болик тем временем умолк, и в общем зале столовой воцарилась тишина. Перестав катать паровозик, ребенок недоуменно поднял взгляд – сперва на проповедника, а затем и на самого Пембертона, стоящего рядом. Несколько секунд они с мальчиком рассматривали друг друга в упор.

Прихожане беспокойно зашевелились, зашушукались на скамьях; многие из них смотрели на владельца компании, пока преподобный Болик перелистывал широкие страницы Библии в поисках нужного отрывка. Сообразив наконец, что стал предметом всеобщего внимания, Пембертон направился в конец зала, где его ждали Харрис и работники кухни.

– На минутку мне показалось, будто ты сам собрался выступить с проповедью, – усмехнулся магнат.

Повар и подавальщица скрылись за дверью кухни, а Харрис с Пембертоном задержались еще ненадолго. Болик нашел наконец цитату, которую искал, и устремил долгий взгляд на Пембертона. Тишину нарушил тихий щелчок пружинного ножа, которым кто-то из рабочих изготовился подровнять ногти.

– Из Книги пророка Авдия, – возвестил преподобный Болик и начал читать: – «Гордость сердца твоего обольстила тебя; ты живешь в расселинах скал, на возвышенном месте, и говоришь в сердце твоем: „кто низринет меня на землю?“»[24]

Харрис усмехнулся:

– Похоже, его преподобие обращается к нам с тобой.

– Идемте, – поторопил Пембертон и сделал шаг в сторону кухни, пока Болик продолжал читать.

Промышленник ухватил приятеля за локоть:

– Не желаешь дослушать до конца, Пембертон?

– Серена ждет свой ужин, – резко ответил тот и сбросил руку Харриса, как раз когда Болик дочитал отрывок.

Преподобный с таким благоговейным трепетом закрыл Библию, будто опасался смазать чернила на ее тонкой бумаге.

– Сие есть слово Господне… – заключил он.

После того как гость насытился и уехал, Пембертон отправился в дом с ужином для них с женой. Поставив на стол поднос, он заглянул в заднюю комнату. Серена спала, и Пембертон, решив ее не будить, тихонько прикрыл дверь спальни. Не возвращаясь к столу со снедью, он подошел к стенному шкафу в прихожей, поднял крышку отцовского чемодана и принялся рыться в акциях, облигациях и разных юридических документах, пока не нашел оправленный в телячью кожу альбом с фотографиями, который заставила захватить с собой его тетка. Закрыл чемодан, постаравшись не хлопнуть крышкой, и с альбомом ушел в контору.