Серена

Гэллоуэй все это время оставался на крыльце, отгоняя от дома посторонних и доставляя внутрь все, что приносили, – будь то продукты, лечебные снадобья или пожелания здоровья. Когда сгущались сумерки, он обустраивал себе лежанку на крыльце перед дверью. Как-то ночью Пембертон, высунувшись в окно, сумел рассмотреть спящего там Гэллоуэя – в той же одежде, в которой тот был в день возвращения Серены домой. Колени у однорукого были подтянуты к животу, голова опущена на грудь, обрубок запястья по-детски подсунут под щеку, а в ладони второй руки зажата рукоять выкидного ножа.

Едва окрепнув, Серена вновь заговорила о Бразилии – о будущем переезде туда после того, как с вырубкой в округе Джексон будет покончено. Пембертон считал, что жена напрасно лелеет пустые надежды, учитывая интересы потенциальных инвесторов, которых ему удалось найти в Эшвилле. Пембертон прямо сообщил ей, что их смогут заинтересовать вложения разве что в местные предприятия, но Серена придерживалась иного мнения. «Я сумею их убедить», – уверенно заявила она. Пембертон часами сидел в зашторенной спальне, придвинув стул к кровати, пока супруга в красках описывала ему неосвоенные и необъятные ресурсы Бразилии, рассказывала о пренебрежительном отношении к бизнесу в этой стране и настойчиво повторяла, что им непременно следует отправиться туда и застолбить участки – сразу, как только лагерь в округе Джексон будет полностью готов и приступит к работе. «Даже не империя, Пембертон, – в наших руках окажется целый мир!» – уверяла Серена с таким жаром, что муж начинал опасаться, не проникла ли какая-нибудь инфекция сквозь хирургические швы у нее на животе. Так или иначе, все сомнения и возражения Пембертон держал при себе. О погибшем ребенке супруги не заговаривали ни разу.

Уже на второй неделе после больницы Серена пересела с постели в кресло, чтобы отправлять Вона верхом на лошади следить за общим ходом работ, передавать поручения конкретным бригадирам и приносить от них сообщения. Из чемодана, привезенного еще из Саратоги, она извлекла стопку пожелтевших документов – статистических данных и официальных справок касательно различных сторон жизни в Бразилии, о существовании которых Пембертон даже не подозревал. К ним прилагалась и гравюра подробной карты Южной Америки, которая в разложенном виде заняла половину гостиной. В течение многих дней эта карта покрывала пол, а прямо на ней стояло кресло с плетеной спинкой, сидя в котором Серена могла внимательно изучать раскинувшиеся под ней просторы. Время от времени кресло осторожно поднимали, точно шахматную фигуру, чтобы переставить на соседнюю «клетку».

Только теперь Пембертон осознал, что эти планы вынашивались долгие годы. Серена потоками отправляла телеграммы и письма старым знакомым и разного рода чиновникам в Вашингтоне и в странах Южной Америки. Она также установила контакты с вероятными инвесторами в Чикаго и Квебеке; разум ее трудился с бешеной скоростью, будто компенсируя вынужденное бездействие тела. Казалось, минуты и часы мелькают мимо все быстрее, как если бы Серена сумела пришпорить само время. На исходе второй недели она настояла на том, чтобы Пембертон вернулся в контору, где, как ни старался Кэмпбелл, все равно скапливались груды бумаг – счета, наряды и платежные ведомости.

Благодаря мягкой весне первоначальные планы изменились, и лагерь в долине Коув-Крик следовало свернуть уже в октябре, в связи с чем все больше рабочих направлялось на восток, в округ Джексон, для прокладки железнодорожных путей и возведения зданий нового лагеря. Там уже успели обосноваться и люди, нанятые Харрисом: экспедиции под руководством геологов, проводящие разведку в отрогах и по берегам речушек. О целях изысканий Харрис предпочитал не распространяться, хотя заодно прикупил себе сотню акров прилегающих земель, которые включали в себя речное устье. «Эти горы похожи на расфуфыренных аристократок, – заявил промышленник Пембертону. – Они и близко к себе не подпустят, пока не потратишь на них чертову уйму времени и денег».