Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

«Как обстоят дела в Финляндии с умением читать и писать?» – спросил Толстой. Ярнефельт ответил, что грамотность широко распространена. Народному образованию удалось достичь результатов, которые могут удивить русских. Самая большая проблема заключается в отсутствии хороших книг, которые можно дать народу. «Социалистической литературы полно», – жаловался Ярнефельт. Религия утратила точку опоры, на смену ей пришли политика и социализм, то есть «что полезно, то хорошо». Толстой это понимал: «Социализм – это вера». Ярнефельт проиллюстрировал различие между социалистами и толстовцами с помощью сказки Толстого «Царь и рубашка». Больной царь готов отдать полцарства тому, кто сможет его вылечить. Один из мудрецов знает, как это сделать: надо найти счастливого человека и переодеть царя в его рубашку. После долгих поисков счастливый человек наконец находится, но рубашки у него нет! Для социалиста мысль, скрытая в этой сказке, совершенно непонятна, в чем Ярнефельт убедился лично. Толстой кивнул: «Материальное благо для них догма»557. В Финляндии много социалистов? Масса, ответил Ярнефельт. А патриотов? Тоже массы, почти все. Толстой не удручился: «Одно другого стоит. Но я понимаю финский и польский патриотизм: „Оставьте нас в покое, мы справимся сами“»558. В действительности же настоящая справедливость должна охватывать не один народ, а все человечество559.

Обсуждали также отказника Платонова (знакомого Бирюкова) из Петербурга, двоих из Ташкента и других, о ком раньше не слышали. Дмитрий Чертков рассказал о судебном процессе в Петербурге против одного отказника. Кадеты, которых привели в суд в виде зрителей, смотрели на пацифиста как на сумасшедшего, но когда Трегубов и другие толстовцы объяснили, как важно отказываться от оружия, кадеты восприняли это как абсолютно новую мысль. Ярнефельт прокомментировал: «Императоры не могут сделать добро; пожалуй, никто. Все наши добрые дела только отрицательны. Если ты только не будешь делать зло, то добро само проявится. Мужику тоже нельзя делать добра, можно только слезть с его плеч. Только надо перестать делать неправду – и все будет сделано»560.

Заговорили о произведении Толстого «На каждый день», частично уже вышедшем в России. Издатель Горбунов-Посадов, приехавший из Москвы, рассказал о растущем спросе на книгу. Толстой сообщил остальным радостную новость о финском издании. После первой части возникли, правда, некоторые проблемы, но все ждали продолжения561.

Все порадовались распространению в России вегетарианства. В России движение прочно связывалось с Толстым. Стены в вегетарианских заведениях, которые посещали Ярнефельты в Петербурге, были украшены соответствующими цитатами Толстого.

Разошлись поздно. Через Ярнефельта Толстой передал его супруге свою увеличенную фотографию с надписью «Эмме Михайловне Ярнефельт от Льва Толстого 22 марта 1910»562. Из Ясной Поляны Ярнефельты отправились на станцию, чтобы ночным поездом уехать в Москву. «И пожили-то они в Телятниках всего два дня, а после их отъезда вдруг как-то сразу стало скучно и пусто», – вздыхал Булгаков в дневнике563. В простом крестьянском имении гостей воспринимали, как «послов-гонцов высококультурной, своеобразной далекой Скандинавии»564.

Арвид Ярнефельт произвел хорошее впечатление на всех. На следующий день после встречи Сухотин записал в дневнике: «Очень симпатичный, молчаливый, скромный, вежливый человек»565. А много позднее Булгаков в книге «Лев Толстой, его друзья и близкие», опубликованной посмертно в 1970 году, посвятит Ярнефельту, «знающему, мыслящему, благородному, доброжелательному, талантливому человеку», отдельную главу. Характеристики получили и дети: «Ернефельт-сын, молодой человек лет 22–23, был попроще и, кажется, еще не созрел для духовной жизни». Лийса, молчаливая и довольно красивая, в глазах Булгакова была воплощением «нераскрытой женской тайны – тайны скандинавской женщины: может быть, это была будущая Гедда Габлер, Нора или даже поэтическая Сольвейг»566. Образы Ибсена были естественными объектами сравнения для Булгакова. Все трое блестяще говорили по-шведски. Впоследствии Ээро Ярнефельт стал дипломатом, послужив в Москве в начале 1920‐х годов, а Лийса – домохозяйкой. Ее первым мужем был инженер, вторым – юрист, председатель Верховного суда.