Hochehrter meister,
ich danke Ihnen herzlich für ihre Wertvolle Stütze gegen die Magyaren. Ich erlaube mich Ihnen zwei nummern von ’Märtz’ zu schicken durch Albert Langen in München. Zwei artikel: ’Der friede und die friedensfreunde’ und ’Die Magyaren als unterdrücker’.
Hochachtungsvoll
Björnstjerne Björnson823
Хвалебные слова по поводу статьи Толстого раздавались со всех сторон; даже американский президент Теодор Рузвельт, лауреат Нобелевской премии мира за 1906 год, цитировал его высказывание824
.Единственная проблема заключалась в том, что письмо оказалось сфабрикованным825
. В действительности Толстой никогда не комментировал словацко-венгерский конфликт и даже не знал о его сути, о чем указывал в ответном письме к Бьёрнсону:Geehrter Herr,
Ich habe über Herrn Apponyi niemals und nirgends etwas geschrieben, hatte sogar befor ich Ihren Brief und Zeitungsauschnitte über dasselbe Thema erhalten hatte, keine Idee von den Eksistenz des Herrn Apponyi. Mein Artikel über seine Thätigkeit ist ein Betrug.
In jedem Falle ist mir sehr angenehm, da ich Sie seit lange kenne und Ihr Werk hoch schätze, mit Ihnen in brieflichen Verkehr zu kommen, obgleich die Ursache dazu ein Missverständniss ist.
Толстой ожидаемо отказался от комментариев по сути проблемы, то есть по поводу политики притеснения венграми населения словацких территорий. Во всех национальных конфликтах, как и в «финском вопросе», он стремился сохранять нейтралитет. «Перемена языка меня мало трогает», – объяснял Толстой своему домашнему доктору словаку Душану Маковицкому827
.По просьбе Бьёрнсона его немецкий издатель Альберт Ланген отправил Толстому две его публикации: «Der Frieden und die Friedensfreunde» («Мир и друзья мира»)828
и «Die Magyaren als Unterdrücker» («Мадьяры-угнетатели»)829, оба вышли в мюнхенском изданииПрочитав статьи, Толстой на миг засомневался («Я жалею, что не писал»), но потом оправдал себя тем, что времени на все не хватит, а кроме того, «мои интересы – не политические»831
. В конфликтах нужно выступать не в роли судьи, а способствовать прощению и примирению832.Толстой так никогда и не встретился с Бьёрнсоном. Но с ним встречалась Татьяна во время пребывания в Риме в начале 1908 года. В феврале она писала матери: «Бьёрнсону 75 лет; бодрый, красивый старик. По взглядам он, кажется, материалист». Татьяна познакомилась и с супругой («очень благообразная белокурая немолодая женщина, но совершенно глухая»)833
. Дочь Берглиот, жена сына Ибсена, талантливая певица, зимой того же года давала два концерта в Риме. Уже дома Татьяна рассказывала о впечатлениях от встреч с Бьёрнсоном более подробно: «Рослый, свежий старик, очень приятный. Говорил, что не верит в священные книги, что не верит ни во что, кроме как в науку, поэзию»834. Религия Толстого вызывала у Бьёрнсона любопытство, и между ним и Татьяной Львовной состоялся следующий разговор: «Et votre père, croit-il à Dieu?» – «Oui, et je pense que vous croyez aussi». – «Moi? Jamais. Ni à toutes ces choses saintes ni à la vie future». – «Mais d’ oû prenez-vous la morale? Vous êtes dans vos ouvrages pour la morale». – «Pour être heureux dans la vie matérielle on doit être honnête et bon»835. Валентин Булгаков в воспоминаниях рассказывает, что разговор закончился так: «То есть все заканчивается, когда человек умирает? Ничего не остается? – Ничего не остается»836.