Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Толстой неожиданно прокомментировал: «Бьёрнсон никогда для меня не представлял величины». Единственным из ныне живущих европейских писателей, кого он признавал, был Анатоль Франс. «Ты его ценил: помнишь „Перчатку“?» – возразила Татьяна. «Ах, как же, помню, – ответил Толстой и добавил: – Тоже посредственное второго, третьего разряда»837. Пианисту Гольденвейзеру, постоянному гостю дома, пришлось напомнить Толстому о брошюре «Engifte og Mangegifte», с благодарностью принятой однажды.

В августе того же года Толстому исполнилось восемьдесят. В связи с юбилеем редакция журнала «Русская мысль» решила опубликовать специальный номер с высказываниями европейских писателей. Одним из них был Бьёрнсон, отправивший Ганзену для перевода свое поздравление:

Я полюбил Толстого и восхищаюсь им с тех пор, как впервые прочел его вещь – описание природы838. Я не разделяю ни его религиозных верований, ни до определенной степени его взглядов на различные факты жизни, но это отнюдь не умаляет ни моей любви, ни моего восхищения. Стремление же его я разделяю полностью, и он, стоя головою выше русской современности, раздираемой дикой революцией и жестокой реакцией, олицетворяет для меня окончательное будущее России839.

Газета «Русское слово» (31.08.1908) сообщала, что Бьёрнсон отмечал юбилей писателя в узком кругу почитателей Толстого в Кристиании. Во время ужина он произнес вдохновенную речь, а в телеграмме виновнику торжества, датированной 29 августа 1908 года, написал: «In tiefster Ehrfurcht, Bjoernstjerne Bjoernson»840. Это была одна из двух тысяч поздравительных телеграмм, полученных в этот день Толстым.

В последние годы жизни Толстого часто подводила память. Однажды в разговоре с Толстым Валентин Булгаков упомянул имена Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Ибсена. «Бьёрнсон, он что же?» – спросил Толстой. Булгаков назвал несколько книг. «А вот Ибсена, Лев Николаевич, вы знаете? Вот у него хорошие вещи». Толстой ответил: «Не знаю, не помню»841. Но, с другой стороны, когда полторы недели спустя приехал журналист Марк Левин и Толстой узнал, что гость из Норвегии, то первым делом спросил о Бьёрнсоне: «Как он?» Левин сообщил, что Бьёрнсон живет в Париже, но он серьезно болен. Толстой с теплотой в голосе воскликнул: «Бьёрнсон – превосходный человек… Я, кстати, однажды писал ему по какому-то поводу, и он мне отвечал». А как его семейная жизнь? Левин рассказал, что у норвежского писателя трое сыновей и две дочери. Госпожа Бьёрнсон неотлучно находилась у постели больного, самозабвенно забывая о себе. Толстой внимательно выслушал, тяжело вздохнул и сказал «тихо и искренне»: «Вот какое счастье!» 842

Двенадцатого июня к Толстому приехал чешский педагог, писатель и переводчик Карел Велеминский (1880–1934). Он тоже передал привет от Бьёрнсона, с которым встречался в Норвегии годом ранее. Бьёрнсон, прикованный к постели вследствие кровоизлияния в мозг, отзывался о Толстом с теплотой и восхищением. Толстой сказал, что высоко ценит Бьёрнсона и что в действиях коллеги есть высокая мораль, хоть он и иначе видит пути достижения идеала. Сейчас он не может вспомнить названия произведений Бьёрнсона, но очень хотел бы что-нибудь перечитать. Что Велеминский может порекомендовать? Чех назвал «Over Ævne» и «Paa Guds Veje», два произведения, которые Толстой de facto читал. «Это у него очень густые брови? – внезапно спросил Толстой, повернувшись к скульптору Трубецкому, который находился у Толстого в гостях: – Фантастическая голова! Голова, как бы созданная для таких людей». Велеминский заметил, что у Бьёрнсона необычайно белые и тонкие руки, почти как у женщины. «Интересно, – сказал Толстой. – Я всегда обращаю внимание на руки, по их движениям можно многое понять о характере человека»843.

В некрологе Толстому Велеминский говорит, что смерть Бьёрнсона оставила Толстого в одиночестве, без союзников, противников и конкурентов844. Толстой действительно считал Бьёрнсона серьезным, если не великим писателем, который обращался к центральным конфликтам, подвергал радикальной критике церковь и государственную религию и придерживался позиции строгого морализатора в вопросах половых отношений и семейной жизни. Большое внимание он также уделял вопросу мира, хоть Толстой и полагал, что решения он ищет не там, где должно. Норвежец, в свою очередь, отвергал радикализм Толстого. Примечательно, что Бьёрнсон никак не отозвался о главных произведениях Толстого, романах «Война и мир» и «Анна Каренина». Или их величие было настолько само собой разумеющимся, что комментарии оказались излишни?