Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Толстой протестовал – в дневнике. Если Ибсен утверждал, что тот, кто воздерживается от физической любви, «остывает», и что только эта любовь ведет к истине, то он серьезно ошибается. Напротив, только тот, кто отказывается от плотской любви, может испытать истинную и глубокую любовь877. Что до «Маленького Эйольфа», то она, как и «Строитель Сольнес», – пьеса, которая «умышленно глупа» и живет только за счет мистификации публики878.

Ибсену дважды выпала сомнительная честь быть упомянутым в трактате «Что такое искусство» (1898) – и в ранних версиях, и в итоговом тексте. Норвежец – это один из посредственных авторов, которого сделали великим усилия критиков. Его хвалит публика, не понимающая истинное простое искусство. Он искажает все, что можно назвать истинным искусством. Все у Ибсена неественно и непонятно, даже по-идиотски. На широкое признание Ибсен рассчитывать не может, его драматургия предназначена только посвященным. В этом плане Ибсен у Толстого оказывается в одной компании с Малларме, Метерлинком и Вагнером. Широкая публика остается холодной, и читатели, введенные в заблуждение критиками, в напряжении морщат лбы, делая вид, что понимают. Для народа Ибсен непонятен в любом случае, с тем же успехом он мог писать на санскрите879!

Снова и снова Толстой возвращался к своему главному аргументу: пьесы Ибсена непонятны. «Не нравится он мне», – объяснил он в 1900 году критику и редактору, поклоннику Ибсена Владимиру Поссе. «Пишет не просто, туманно, загадками, которые сам, вероятно, не сможет разгадать. Прочел я недавно его „Морскую женщину“. Ничего не понял. Какой-то соблазнитель с океанами вместо глаз…»880 Толстой отвергал Ибсена и в беседе с журналисткой Любовью Гуревич: «Нет, нет, ничего в нем не понимаю». Когда никакие контраргументы не помогли, Гуревич добавила в ибсеновский дискурс Толстого новую пьесу, «Et Dukkehjem» («Кукольный дом», или «Нора», как она называлась по-русски): «А про „Нору“ вы то же скажете?.. Ведь это уж совсем простая, реалистическая вещь». Но Толстой был неумолим: «И про Нору… Нисколько не лучше»881. Однако в разговоре со шведкой Идой Бэкманн в 1902 году Толстой противоречил сам себе. Теперь «Нора» стала единственным произведением Ибсена, в котором прослеживалась какая-то «разумная идея» и которое он прочел с интересом882.

Непонимание Толстым Ибсена шведский литературовед Нильс Эрдман объяснял тем, что Толстой обладал даром быть одновременно образованным и необразованным, соответствовать уровню современной культуры и при этом видеть ее глазами невежественного крестьянина. Ибсена он читал через «окуляр мужика»883. В русском литературоведении этот прием называется «остранение», и Толстой применял его во многих произведениях. В «Строителе Сольнесе» Сольнес воспринимался им только как строитель, у которого нет сил для реализации собственных высокопарных мечтаний, и поэтому он взбирается на крышу своего дома, чтобы броситься оттуда головой вниз, а в «Маленьком Эйольфе» мы встречаем таинственную старуху-крысоловку, которая по некоей непонятной причине заманивает мальчика в море, чтобы там его утопить884.

По мнению Толстого, Ибсену недоставало «истинного художественного дара». Не все это понимали, и «сумасшедшие, не имеющие никакого человеческого смысла» драмы Ибсена, превозносились до небес» заблуждающейся публикой885. В черновике толстовского романа «Воскресение» Софья Васильевна и Колосов беседуют о последней пьесе Ибсена. Колосов по привычке осуждает и критикует, в то время как Софья Васильевна умничает. Нехлюдов, наблюдая за обеими сторонами, понимает, что речь идет лишь о времяпрепровождении избалованного высшего класса. Собственно, сути нет ни в самих пьесах Ибсена, ни в дискуссиях о них886.

В конце 1897 года Толстого посещает известный австрийский актер и режиссер Йозеф Левинский (1835–1907). Блестящему толкователю Шекспира из Вены Толстой безбоязненно излагает свою теорию о том, что в последних пьесах Ибсен тайком насмехается над зрителями, пытаясь найти то безумие, которое публика уже не сможет проглотить887.

Весной 1899 года Толстой принимал норвежского журналиста Якоба Хильдича, и речь ненароком снова зашла об Ибсене. Возмущение Толстого полилось потоком: «Этот ваш Ибсен сводит меня с ума. Что хочет этот человек? Расскажите мне. Он сам знает, чего он хочет? Как вы думаете? <…> Нонсенс! Только нонсенс и загадки, ничего больше он не дает. Ни одной ясной мысли, ни одной человеческой фразы, выраженной естественным и хорошим языком. Что он хочет сказать? Расскажите мне, пожалуйста!» Во всем мире читали и ставили Ибсена, но сам Толстой оставался совершенно безучастным, решительно не понимая феномена Ибсена888.