Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Льву Толстому,

В связи с первым присуждением Нобелевской премии по литературе мы, нижеподписавшиеся шведские писатели, художники и критики, выражаем Вам наше восхищение. Мы видим в Вас не только почтенного патриарха современной литературы, для нас Вы один из тех великих и глубоких писателей, о которых следовало бы думать в первую очередь даже несмотря на то, что Вы, со своей стороны, никогда не стремились к наградам подобного рода. Мы твердо принуждены сообщить Вам, что, по нашему мнению, учреждение, уполномоченное принимать решение по названной премии, вследствие своего нынешнего состава не выражает ни художественное, ни общее мнение. За границей не должно распространиться представление о нашем живущем в отдалении народе как о неспособном оценить величие и несокрушимость искусства свободной мысли и свободного творчества1032.

Подписанты представляли собой впечатляющий срез шведской художественной элиты того времени1033. Здесь были представлены авторитетнейшие имена: писатели Август Стриндберг, Сельма Лагерлёф, Вернер фон Хейденстам, Яльмар Сёдерберг и Эллен Кей, художники Андерс Цорн, Карл Ларссон, Бруно Лильефорс и Альберт Энгстрём, а также композиторы Вильгельм Стенхаммар и Вильгельм Петерсон-Бергер1034. Они хотели скорее не выразить протест против решения Академии, а извиниться за оплошность академических соотечественников.

Как автор «Войны и мира» и «Анны Карениной», Толстой напрямую в письме не упоминался, его лишь наделяли эпитетами «великий» и «вдумчивый», но, во всяком случае, Левертин в литературных достоинствах Толстого не сомневался. В газете Svenska Dagbladet он, ссылаясь на первые страницы «Воскресения», говорит: «…больше никто не способен достичь этой безоговорочной и бесконечной честности в искусстве»1035.

Письмо сорока двух к Толстому получило резко неодобрительную реакцию. Критика и обесценивание работы Академии воспринимались как очернение Швеции в глазах иностранцев и вопиющее доказательство «недостаточной любви к родине». А кроме того: Толстого нельзя было выбрать, поскольку он отсутствовал в списке кандидатов1036. Будучи профессором литературы, Левертин имел право предложить кандидатуру, но не сделал этого. Возможно, здесь уместна некоторая самокритика!1037 Левертин, однако, возразил: он полагал, что восемнадцать членов Академии, которые сами имели право номинировать, не нуждались в напоминании о существовании Толстого, «самого сильного из современных прозаиков»1038. И если бы ключевым понятием при выборе лауреата был «идеализм», то выбор со всей очевидностью падал бы на русского писателя: «Кто мог быть более последовательным в своих идеалах, чем человек, вернувшийся к истокам христианской веры и всерьез намеревавшийся добиться их бескомпромиссного распространения после столетий компромиссов?»1039 Но главное обвинение Левертина заключалось в том, что восемнадцать членов Академии проявили недостаточное мужество. Неясно, имел ли он в виду литературное или политическое мужество, но, по слухам, шведская Академия не отметила наградой оппозиционный голос во избежание столкновения с Российской империей, добрым соседом1040.

Друг Толстого Юнас Стадлинг тоже быстро отреагировал на малодушное решение шведской Академии. В его глазах – равно как и в глазах сотен тысяч шведов – Толстой стоял бесконечно высоко и далеко от всех тех, кто спорил о премиальных деньгах и наградах, но представить, что «чиновники» Академии могут присудить ему Нобелевскую премию, так же невозможно, как допустить, что фарисеи и книжники наградили бы Иисуса за его учение. Так выразился Стадлинг в утешительном письме к Толстому1041.

Толстой, поправлявший здоровье в Крыму, ответил два месяца спустя: