Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

На следующий день пришло отрадное известие из Финляндии: Арвид Ярнефельт написал, что предлагает сопровождать Толстого в шведской поездке. Толстому это подходило, но в отношении финского друга у него был еще один план. Если по какой-либо причине Толстой все же не поедет, то его речь на конгрессе зачитает Ярнефельт1113.

За две недели до начала конгресса все выглядело все-таки благополучно: 2/15 августа Толстой сообщил Владимиру Черткову, что вопрос решен – мы едем в Швецию! Софья Андреевна со своей стороны также подтвердила готовность отправиться в путь. К месту пришелся и визит юриста Александра Гольденвейзера (дяди и тезки пианиста), который рассказывал много хорошего о Швеции. Показывая на гостя, Толстой сказал: «Вот, Соня, человек, который ездил в Швецию и, как видишь, вернулся невредимым»1114. Гольденвейзер говорил о простом образе жизни старого короля Оскара. Туристам разрешали посещать его дворец и кабинет, даже когда король был дома. В Швеции можно было встретить крестьян с университетским образованием, к примеру медицинским, которые тем не менее предпочли заниматься сельским хозяйством. На Толстого все это произвело впечатление1115.

Вопрос с гостиницей тоже решился. Секретарь Фанни Петтерсон известила, что отель Regina на Дроттнинггатан договорился с комитетом конгресса о проживании Толстого на протяжении всей недели1116. И самое главное: Толстой закончил работу над речью!

Готовый доклад от 4/17 августа никаких неожиданностей не содержал. Более мягких формулировок в нем тоже не было. Любовь к Богу и ближнему – ядро христианской веры. Заповедь «не убий» вечна и универсальна. Ни при каких обстоятельствах человек не может лишать жизни другого человека. Убийство – всегда убийство, как его ни назови. Несмотря на то что бóльшая часть человечества именует себя христианами, эта простая истина забыта. Но критическая точка уже достигнута, и теперь перед людьми встает неизбежный выбор: либо христианство с его любовью к Богу и ближнему, ко всем без различения, либо государство с его армией и военными конфликтами. Дальше лгать нельзя.

Показывать противоречие между моральными требованиями и общественной системой – значит говорить, как это делает ребенок из сказки Г. Х. Андерсена «Новое платье короля», то, что все знают, но не хотят высказывать. Восприятие таких фраз, как «служение отечеству», «героизм на войне», «военная слава», «патриотизм», не должно искажать суть, то есть «голое, преступное дело убийства»1117.

То, что вся государственная власть основана на насилии и существовании армии, было для Толстого аксиомой. Поэтому вопросы, поднимавшиеся на конгрессах мира, предложения ограничить численность армий и арсенал вооружений звучали для него так же нелепо, как просьба к власть имущим уничтожить самих себя. Но как в таком случае защищаться от врагов, как поддерживать порядок без армии? Толстой отвечал: для того, у кого есть здравый смысл и совесть, более естественно жить безоружным, чем рабски подчиняться тем, кто наделен властью заставлять нас убивать друг друга. Нам не дано знать, как сложится жизнь народа, который откажется убивать, но такая жизнь не может быть хуже теперешней.

Собравшимся в Стокгольме Толстой предлагал сформулировать совместное воззвание, которое открыто провозгласило бы, что «война не есть, как это признается теперь большинством людей, какое-то особенно доброе, похвальное дело, а есть, как всякое убийство, гадкое и преступное дело, как для тех людей, которые свободно набирают военную деятельность, так и для тех, которые из страха наказания или из корыстных видов избирают ее»1118. Военная профессия постыдна и преступна, позволять призывать себя на военную службу – это то же самое, что признать, что тебя будут тренировать убивать.

В завершение Толстой просил прощения, если его слова кого-либо задели и ранили, но для него, старого человека, чья жизнь приближается к концу, «стыдно и преступно бы было не сказать всю истину, как я понимаю ее, истину, которая, как я твердо верю, только одна может избавить человечество от неисчислимых претерпеваемых им бедствий, производимых войной»1119.

Одновременно Толстой с помощью друзей (в частности, Елены Сергеевны, франкоязычной дочери его сестры Марии и шведа аф Клеена, и ее мужа Денисенко) готовил перевод доклада на французский1120. Первые абзацы он перевел слово в слово, но затем, верный своей привычке, принялся переделывать текст. В итоге перевод значительно отличался от русского оригинала. Здесь весьма уместным оказался его любимый литературный прием – остранение: