В эти мгновения Толстой производил сильное впечатление. Добрый взгляд, седые волосы, борода и простая одежда словно переместили Хильдича во времени: перед ним сидел один из первых христианских проповедников. Толстой убежденно продолжал:
Все святое писание, все христианское учение пронизано только этим: возлюби ближнего! Возлюби! Ты не должен убивать! Ты не должен проливать кровь! Дети мои, любите друг друга! <…> Если бы родители просто не позволяли своим несовершеннолетним детям выбирать презренную офицерскую стезю, мы бы уже стали намного ближе к миру. Этой стороне вопроса о мире надо уделять больше внимания. Нужно создавать родительские организации, чьи члены обязуются не позволять сыновьям становиться офицерами. <…> Помните: этим нужно интересоваться, над этим нужно работать; здесь можно многого добиться силой написанного слова…
Затем разговор перешел к норвежской литературе, Бьёрнстьерне Бьёрнсону (вот писатель, который тратит время на политические мелочи!) и Генрику Ибсену (которого Толстой просто не понимал).
Хильдич был разочарован, но Толстой последовательно придерживался собственной позиции. Например, в связи с недавним делом Дрейфуса он получил сотни писем из разных концов света, в которых его просили высказаться. Но он упорно не желал принимать сторону Золя и других известных писателей, защищавших Дрейфуса, дело которого глубоко волновало и Хильдича. По какой причине? Толстой считал, что на основании всех противоречивых сведений нельзя создать подлинную картину происшедшего. Кроме того, осуждение невиновного офицера не так важно, как те совершаемые властями катастрофы и преступления, о которых широкая публика так никогда и не узнает406
. Годом ранее Хильдич брал интервью у Золя, а также у супруги и отца Дрейфуса; помимо этого, он знал, что Дрейфуса и Золя открыто поддерживает Бьёрнстьерне Бьёрнсон. Все это разительно отличалось от реакции Толстого, которая, как показалось Хильдичу, заключалась в увиливании от прямого ответа.Хильдич покидал дом в Хамовниках разочарованным и потрясенным. В его представлениях о Толстом появился серьезный изъян. Перепечатанный в финской газете
Странно, что Арвид Ярнефельт (1861–1932) и Толстой впервые встретились лишь в 1899 году. Переписка с Толстым завязалась четырьмя годами ранее, а толстовцем Ярнефельт стал уже в 1891‐м. Навещая родителей, 29-летний юрист тогда случайно открыл лежавшую на столе шведскую книгу. Знакомство с «Anden af Kristi lära: En kommentarie öfver evangeliets mening» («Краткое изложение христианского учения», 1891) полностью перевернуло его представления о жизни. В своей книге «Heräämiseni» («Мое пробуждение», 1894) Ярнефельт описывает это так: «Великий духовный свет незаметно наполнил мою душу, свет, который никогда там не погаснет, который дал мне знания о вечной жизни»408
. Книгу «Anden af Kristi lära» необходимо было издать и на финском, и в том же 1894 году Ярнефельт перевел и опубликовал ее под названием «Kristuksen opin henki». Помимо финского и шведского, он хорошо владел и русским.В первом письме к Толстому, от 2 февраля 1895 года, Ярнефельт рассказал о содержании «Heräämiseni», где была глава о «нормальной половой жизни» в духе Толстого, и о дебатах, которые книга вызвала в Финляндии409
. Чтение трудов Толстого зажгло для него свет, «силой которого я живу сейчас и буду жить всегда». К письму Ярнефельт приложил финский оригинал и шведский перевод (1894), а также пятнадцатую главу книги «Почему я не стал судьей» в русском переводе, который Ярнефельт сделал вместе с матерью Элизабет, урожденной петербурженкой по фамилии Клодт фон Юргенсбург.Толстой немедленно ответил. Судя по русской главе, «Heräämiseni» была интересная и нужная книга, которую следовало перевести на русский целиком. Рассчитывать на печатную версию не стоило по причине цензуры, но книгу можно распространять как часть его собственной неподцензурной серии «Архив Л. Н. Толстого». В конце Толстой пожелал Ярнефельту постоянно идти вперед по выбранному жизненному пути. Жизнь во Христе не только дарует личную радость, но и способствует осуществлению царства Божия на земле410
.