Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

После отказа Толстого Ярнефельт долго не решался затрагивать вопрос о личной встрече. Преодолеть нерешительность ему помог Февральский манифест, угрожавший положению Финляндии в составе Российской империи. Конфликт нарастал, финны искали внешнюю поддержку, а более крупного морального авторитета, чем Толстой, в России не было, и поскольку Ярнефельт был в некоторой мере представителем Толстого в Финляндии, его попросили узнать мнение Толстого по этому вопросу. Одновременно брату Арвида, художнику Ээро Ярнефельту (1863–1937), понадобилась компания для поездки в Крым через Москву. Решение было принято, давняя тайная мечта Ярнефельта о встрече с Толстым приблизилась к исполнению.

Ярнефельт предупредил Толстого о встрече в письме (26.03/07.04.1899), в котором отчитался и о надвигающемся кризисе. Февральский манифест ставил под угрозу конституцию Финляндии, основу независимого существования в империи, что само по себе вызвало волну патриотизма. Ярнефельт, осведомленный о негативном отношении Толстого к патриотизму, подчеркнул, что в данном случае речь идет о той любви к родине, которая в корне отличается от «тулон-кронштадтского патриотизма» легкомысленного, под развевающимися знаменами франко-русского военного братания 1893 года, которое Толстой критиковал в статье «Христианство и патриотизм» (1895).

Финский патриотизм не выражался в национальном самодовольстве или внешней агрессии. Целью было демократическое объединение всех общественных классов. Все началось уже в 1870–1880‐х, когда финский образованный класс охватила волна идеализма, инспирированная финским философом и государственным деятелем Снельманом. Желание стать ближе к народу воплощалось в развитии народного образования и национальной культуры. Открывались школы, появились народные литература и театр. Укрепилось положение финского языка, среди шведскоязычного населения также возрос интерес к языку основной части народа. За всем этим Ярнефельту виделось стремление следовать Божьей воле и Божьим законам. Далее, однако, наступила реакция. Идеализм превратился в политику и гонку за экономической выгодой, материальный всплеск стал причиной остановки духовного роста, связи с народом ослабли.

Одновременно проснулся интерес к Финляндии со стороны русской власти. Осенью 1898 года было созвано специальное заседание ландтага для одобрения наращивания военных ресурсов Финляндии. Все привилегии отменялись, срок армейской службы повышался с трех до пяти лет, численность действующих военных увеличивалась вчетверо. Ирония, как заметил Ярнефельт, заключалась в том, что одновременно царь и российское правительство призывали другие нации на конференцию по разоружению в Гааге. Далее последовал новый шок в виде Февральского манифеста. Петербург отказал сенату и парламенту в приеме, а народной делегации в дискуссии. Теперь сомневались, какую тактику выбрать. Открыто, без оглядки на последствия возражать или позволить собой управлять из осторожности и предусмотрительности. Сопротивление или подчинение?

В письме Ярнефельт поделился с Толстым и другими актуальными проблемами. В Финляндии обострились классовые противоречия. Получил распространение социализм, рабочие начали требовать политических прав, пусть пока только парламентерскими средствами. Одновременно среди безземельных крестьян распространились слухи, что российская сторона намерена провести новый передел земель, разделив их поровну и справедливо. В итоге испуганные землевладельцы были готовы пожертвовать конституцией ради того, чтобы обезопасить собственные доходы. Среди молодого поколения наблюдалась новая волна интереса к народному образованию, впрочем, уже без прежних идеалистических посылов. В худших случаях эта деятельность способствовала появлению ультранационалистических настроений, признавал Ярнефельт.

Ярнефельт обещал привезти в Москву материалы по финскому вопросу. Вместе с его письмом Толстому их можно потом отправить Павлу Бирюкову и Павлу Буланже, высланным из страны толстовцам, которым крайне нужна информация о ситуации в Финляндии.

Братья Ярнефельт отбыли из Гельсингфорса 8 апреля (27 марта) 1899 года. В Петербурге они сделали трехдневную остановку, нанесли визиты родственникам матери, побывали на выставках и в театрах. Среди людских толп русского миллионного города их одолело неприятное чувство. Есть ли в огромной России хоть один человек, кого беспокоит ситуация в маленькой Финляндии? А если такой и найдется, то тревожиться он, наверное, будет лишь о том, чтобы никто не жил лучше самих русских и чтобы в Российском государстве вообще не было никаких других национальностей?