Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

В Москву Арвид и Ээро прибыли 31 марта (12 апреля)418. Арвид хотел увидеться с Толстым немедленно, но, узнав, что Софья Андреевна больна, засомневался. Из гостиницы «Петергоф», где они остановились, он послал Толстому письмо, в котором спрашивал, не лучше ли будет встретиться уже после Крыма, куда братья должны были отбыть следующим вечером. Оказалось, однако, что недомогание Софьи Андрееевны не было серьезным, и Толстой не видел причин переносить встречу.

Тем же утром Ярнефельт, по-видимому вместе с братом419, взял извозчика до Хамовников. Встретивший их слуга надменно сообщил, что Толстой принимает только после восьми вечера. Ярнефельт все же попросил доложить об их приходе. Ждали они в компании сына художника Ге, Николая Николаевича, который работал над корректурой «Воскресения». Роман, главы которого последовательно публиковались в приложении к «Ниве», читатели принимали очень хорошо. Отмечали новизну, жизненность и глубокий психологизм. И только «Московские ведомости» заявляли, что «Воскресение» следовало не подвергать выборочной и мелкой цензуре, а запретить целиком. Ярнефельт не говорил с Толстым о собственном интересе к новому роману, но, видимо, в Москве он все же попытался закрепить его перевод за собой. Разрешение на финский перевод Толстой уже отдал Яльмари Аалбергу и издательству WSOY, но так как Толстой отказался от авторских прав, это не мешало издательству Otava одновременно опубликовать перевод Ярнефельта.

Ярнефельт рассматривал богато убранную комнату: картины, ковры, диван, удобные стулья. Рядом зал с паркетным полом и роялем. Реакция Ярнефельта на роскошное убранство не была негативной, поскольку он знал, что Толстой не навязывает другим собственную волю. В этом он убедился воочию, когда позже заметил, что с членами семьи Толстой обращался с дружелюбием, которое граничило с покорностью.

Сидя в ожидании встречи, Ярнефельт начал сомневаться. Не поддаваться прихотям, а только выполнять долг – таков был его принцип. Что он делает здесь? Может, вся эта поездка лишь легкомысленная трата времени и денег? Но тут появился Толстой, одетый в длинную блузу, подпоясанную ремнем. Красноватая кожа, длинная седая борода придавали ему нечто крестьянское. Выражение небольших серо-голубых глаз было мягче, чем на фотоснимках. Взгляд казался немного печальным. Толстой сжал руку Ярнефельта, посмотрел в глаза и, улыбнувшись, сказал: «Это, значит, вы». «Это я», – ответил Ярнефельт и рассмеялся420.

Толстой пригласил Ярнефельта спуститься с ним на нижний этаж и позавтракать вместе с семьей. С какой целью Ярнефельты едут в Крым? Он или его брат больны? Объяснение, что Ээро хочет с натуры рисовать волны Черного моря, заставило Толстого рассмеяться: «Это тоже нечто вроде болезни». Но в следующее мгновение его мысли уже были обращены к родине братьев: «Финские обстоятельства действительно своеобразны – я благодарен за то, что вы написали о них заранее, и я смог их обдумать»421. Он тронул Ярнефельта за рукав: «Мы, разумеется, одного мнения по главному вопросу, к примеру, что касается патриотизма, но ясно, что речь здесь идет не только о патриотизме, но в действительности о чем-то совершенно особенном»422.

В столовой Ярнефельта представили графине и остальным членам семьи. Заговорили об общем знакомом, и Толстой сказал, что чувствует вину из‐за того, что не ответил на письмо этого человека. Софья Андреевна успокоила супруга: если получать по тридцать писем в день, неудивительно, что какое-то останется без ответа. Графиня вообще считала своей обязанностью защищать мужа от потока гостей и контактов, угрожавших поглотить все его время. Она же решила, что прием посетителей начинается только после восьми-девяти вечера.

За завтраком говорили о художниках и о вкладе Толстого в дебаты об искусстве – книге «Что такое искусство?». В ней Толстой хотел дать общее определение искусства, но читатели не приняли его намерений и упорствовали в том, что в центре должна быть «красота». Говорили и о «Воскресении». В следующей главе Толстой хотел написать о человеке, который пробуждается и начинает видеть жизнь в истинном свете, но под давлением среды идет на компромиссы и все дальше отодвигается от истины. Когда же он понимает, что запутался во лжи, для освобождения уже слишком поздно. Толстой говорил со слезами на глазах, словно речь шла о его близком друге, а не о вымышленном персонаже.

По просьбе Толстого в тот день Ярнефельт пришел еще раз, в шесть вечера на ужин. На верхнем этаже он встретил Николая Ге и сына Толстого Андрея, «очень симпатичного человека, еще не избавившегося от мальчишеских привычек»423. Николай и Андрей с помощью гектографа снимали копии письма Ярнефельта; работа, впрочем, то и дело превращалась в борцовские схватки, едва не опрокидывавшие столы и стулья.