Северные гости Льва Толстого: встречи в жизни и творчестве

Их всего двое, и тем не менее это доказывает, что идея забастовки распространилась в кругах, в которых раньше была неизвестна. Это забастовка совести. Представьте человека, которому приказывают дернуть за шнурок, и он безропотно делает то, что ему велят. Но если он узнает, что шнурок через стену идет к гильотине, то он будет дурным человеком, если не пойдет наперекор приказу, и защищать его можно, только пока он этого не понял. И нет ни одной области, где неповиновение фальшивому приказу было бы недопустимым, было бы обязательным и всегда приводящим к добру441.

Толстой положительно относился к борьбе финского народа, но только пока ее цели были не узко национальными, а подключались к универсальному движению «к свету и свободе». Лишь при условии, что есть люди, готовые исполнять волю Божью, дело Финляндии могло стать делом Толстого. В качестве средства борьбы он рекомендовал ненасилие: «Протестовать, протестовать, протестовать!» Отказ выполнять дурной приказ всегда достоин похвалы. Текущий момент был, несомненно, важен для Толстого, поскольку он предлагал возможность на практике опробовать пассивное сопротивление, гражданское неповиновение и силу христианской этики не только на индивидуальном плане.

В конце разговора Толстой посмотрел Ярнефельту в глаза и произнес низким, предельно дружелюбным тоном: «В учении Христа есть все, оно решает любые сложности»442.

Встречался ли Толстой с братьями Ярнефельтами и на следующий день, то есть 1 апреля? В книге «Vanhempieni romaani» («Роман моих родителей», 1928–1930) Ярнефельт пишет, оглядываясь, разумеется, далеко назад, что перед отъездом из Москвы они были приглашены к Толстому на чай. Группа революционно настроенной молодежи бурно обсуждала в гостиной оправдание насилия. Толстой отказывался видеть различие между теми, кто посредством насилия хочет осуществить революцию, и теми, кто насильственно защищает царящий общественный строй: «Вы оба люди одного типа»443. В качестве альтернативы Толстой рассказал им о пассивном сопротивлении финнов, о забастовках судей и служащих. Несмотря на то что у подобных акций могут быть исключительно внутригосударственные причины, они могут иметь большое международное значение, поскольку означают приближение к «той безусловной форме забастовки, в основе которой отказ от убийства, отказ от применения любого насилия, то есть чисто духовная забастовка»444. На молодых радикалов слова Толстого не возымели никакого действия – напротив, те все сильнее убеждались, что мировоззрение Толстого отстало от эпохи.

В Крыму у Ярнефельта было время обдумать слова Толстого. Главные принципы заключались в том, что все люди произошли из одного источника, родина нужна, чтобы научиться любить и чужую родину, и к врагам следует относиться с любовью. «Безоружный героизм» – вот новый идеал!

Уже из дома в Виркбю Ярнефельт отправил Толстому благодарственное письмо. Ярнефельт работал над небольшой книгой о своем путешествии, в которой хотел рассказать в том числе и о встречах с Толстым, его отношении к патриотизму и обращении к финнам: «Я верю, что все, что вы сказали, принесет большую пользу Финляндии»445. Ярнефельт также сообщал о впечатлениях от новой книги Толстого «Христианское учение», которую привез из Москвы. Каждое слово в ней было наполнено смыслом и любовью. «Эту книгу я буду читать постоянно»446. В 1909 году она вышла в переводе Ярнефельта под названием «Kristillinen oppi». Но самой важной переводческой работой Ярнфельта в этот период стал роман «Воскресение», который выходил в свет частями, начиная с июля, одновременно с переводом Яльмари Аалберга.

Георг Фразер – 1899, 1900 447

В том же году, что Аалберг и Ярнефельт, у Толстого дважды побывал еще один финн – Георг Фразер (1849–1937), полковник в отставке, писатель и общественный деятель. Он, как и Ярнефельт, приезжал к писателю, чтобы известить его о сопротивлении, которое политика русификации вызывала у финских граждан. Первый визит Фразер нанес 4 (16) апреля, через несколько дней после Ярнефельта. Несмотря на то, что был только полдень, Толстой его принял. Сначала разговор шел по-французски, так как этот язык использовался на визитной карточке Фразера, но когда выяснилось, что за плечами у полковника двадцать лет службы в царской армии, беседа продолжилась на русском.