Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

В декабре «Грозовой перевал», «Эгнес Грей» и стихи Эмили и Энн были изданы отдельным томом. Он содержал предисловие, написанное Шарлоттой, и краткие биографические сведения о писательницах. Один экземпляр Шарлотта Бронте послала критику и поэту Сидни Добеллу, который незадолго до выхода книги опубликовал в журнале «Палладиум» восторженную статью о «Джейн Эйр» и «Грозовом перевале», приписав их только одному Керреру Беллу. Статья Добелла тронула Шарлотту чрезвычайно. Каждое слово признания литературных заслуг Эмили ценилось ею очень высоко, гораздо больше, «чем самые пышные хвалы», расточаемые «Керреру Беллу». Сидни Добелл догадался, что автор «Джейн Эйр» – женщина, по «его» отношению к любви: «Только женщина может видеть мужчину так, как его видит автор[82]». А кроме того, он восторженно отозвался о «гении» автора, причислив её романы к идеалу современной литературы, к тем произведениям, которые переживут свою эпоху. Сидни Добелл привлёк внимание Шарлотты и как поэт. Ещё в октябре она получила большую книжную посылку от Джорджа Смита, и среди книг была поэма Добелла «Римлянин», которую она прочла с большим интересом, отметив, правда, некоторую подражательность, – поэма немало была обязана влиянию Байрона.

В декабре она вновь ненадолго покидает Хауорт – на этот раз она едет в Эмблсайд, в гости к Гарриэт Мартино, повинуясь её настойчивому приглашению. Она провела у Мартино неделю, и пребывание это было приятно. Мартино предоставила гостье полную свободу. Утро Шарлотта проводила в одиночестве. После завтрака она сидела у камина и много читала. В два часа к ней присоединялась хозяйка, начинались интересные беседы. Шарлотта, как всегда, была занята рукоделием и главным образом слушала, восхищаясь умом и широтой познаний Мартино, её «благородством» и «яркостью». Даже атеизм хозяйки дома не мог их разделить. Мартино в «Автобиографии» вспоминала об этом визите. Особенно сильное впечатление произвела на неё цельность натуры Бронте, которую не в силах была испортить неожиданная слава. Но Мартино не могла не заметить глубокой мрачности душевного состояния Шарлотты, которое она приписывала неблагоприятным условиям одинокого существования в Хауорте, вредного для здоровья, телесного и духовного. А такая жизнь временами становилась уж совсем нестерпимой. Уильямсу Бронте признаётся, что не в силах выносить «язву» постоянного одиночества. Главное, оно не позволяет работать, а ведь и Смит, и Уильямс ждали нового романа, поэтому она просит Уильямса в том же письме не предаваться ложным надеждам на скорое получение рукописи, а Смиту с трогательной самоиронией сообщает, что её надо посадить в одиночное заключение на хлеб и воду, пока она не выйдет оттуда, держа в руке три тома новой книги, – это в ответ на его приглашение вновь посетить Лондон.

Глубоко огорчает её враждебная критика, с которой была встречена книга Мартино, написанная ею в соавторстве с Г. Аткинсоном, «Письма о природе и развитии человечества». Эта книга как раз и могла стать камнем преткновения для их дружеских отношений, так как Мартино отрицала «будущую жизнь», не оставляя, по словам Бронте, никакой надежды. Но как внутренне ни сопротивлялась она ложной, по её мнению, мудрости своего нового друга, уважение и дружба не поколебались. Она негодует на тех, кто сомневается в искренности Мартино. Можно не разделять её суждений, но можно ли сомневаться в честности авторских намерений той, которая всю жизнь посвятила улучшению условий существования человечества?