Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Вот портрет Эмманюэля: «Он… был смугл, этот маленький человек, язвителен и суров. Даже мне он казался каким-то грубым видением, с его коротко остриженной, чёрной головой, широким, нахмуренным лбом. У него были впалые щёки и толстый, с постоянно раздувающимися ноздрями, нос, колючий взгляд, и постоянно он куда-то спешил. Он был раздражителен, часто можно было слышать, как он яростно разносит девиц, словно командир подчинённый ему отряд», – и такой Эмманюэль вызывает у неё скорее любопытство, чем симпатию. Эмманюэль запирает Люси на чердаке, чтобы она выучила роль для водевиля, нисколько не смущаясь такими малостями, как то, что на чердаке водятся тараканы, крысы и, говорят, привидения, и что Люси может попросту проголодаться. Случайно встретив её в музее, он негодует, что эстетические вкусы Люси не совпадают с его: подумать только, «странным англичанкам» может не нравиться Рубенс! – и деспотически требует, чтобы она признала высокие достоинства серии картин под названием «Жизнь женщины», первая из которых, по её словам, изображает «юную лицемерку», вторая непривлекательную новобрачную, третья «безутешную» мать, склонившуюся над «пухлым» младенцем, четвёртая – вдову, созерцающую «элегантный монумент» на кладбище. Все четыре «ангела», – как называет их сентиментально Эмманюэль, – «мрачны и угрюмы, как взломщики, холодны и безжизненны, как призраки. Что за несчастье жить с такими женщинами! Неискренними, хмурыми, бескровными, безмозглыми ничтожествами!» – думает она, удивляясь вкусу Эмманюэля. Но Поль Эмманюэль одарён. Он великолепный рассказчик, он умеет произносить пламенные речи, которые неизменно убеждают его слушателей; правда, сказав такую речь на одном из городских собраний, он сразу же захочет услышать похвалу и будет так наивен и даже комичен в тщеславном ребячливом ожидании комплиментов. Однако разница во вкусах, привычках, поведении не отталкивает Люси: за деспотическими замашками, нетерпимостью, раздражительностью и тщеславной самоуверенностью она постепенно обнаруживает доброе сердце, преданность долгу, умение глубоко чувствовать, чистоту помыслов, скромность привычек, внимание к несчастным. Всё это ей импонирует, хотя странности продолжают оставаться странностями, недостатки – недостатками, и, увы, Эмманюэль – католик, а Люси, несмотря на то, что в минуту отчаяния искала утешения у католического патера, – ортодоксальная пуританка. Её нелюбовь к католицизму, которую Бронте не раз и не два засвидетельствует на страницах «Виллет», вызвана прежде всего «тираническим» характером этой религии. Католицизм, – снова и снова заявляет Люси, – даруя всяческие утешения плоти, закабаляет дух, лишает человека свободы воли и совести, превращает его в раба. Жюстин-Мари, разлучённая с возлюбленным, удаляется в монастырь и умирает. Ей и в голову не приходит взбунтоваться. Люси словно не понимает, что и её безотрадная догма предопределённости так же лишает свободы действия и желания бороться. Если бы не Эмманюэль, у Люси не хватило бы решимости противостоять железной воле и ухищрениям мадам Бек. Сама она навсегда отнесла себя к большинству, кто совершает чудеса мужества, высоко вознося знамя страдания и не делая ничего или почти ничего для собственного счастья. Одну попытку Люси, правда, делает. Поздно вечером она бежит из пансиона в надежде увидеться с Эмманюэлем, бродит по улицам Виллета, оказывается в городском парке, где шумит карнавал, и там видит Эмманюэля, веселящегося в компании родственников. Рядом с ним новая Жюстин-Мари, крестница, которую Люси принимает за его невесту. Это «открытие» для Люси непереносимо. Она тяжко страдает от ревности, которую и сравнить нельзя с тем чувством, которое испытывала при виде возрастающей нежности Полины и доктора Джона: «Любовь, рождённая внешней красотой, была не для меня… но любовь иная, несмело входящая в жизнь после длительного знакомства, закалённая в горниле боли, отмеченная постоянством, скреплённая чистыми, прочными оковами привязанности, выдержавшая испытания, коим интеллект подвергает чувство, взращённое естественным процессом до безукоризненного совершенства, любовь, которой не страшна страсть с её внезапной яростью и жарким, поспешным угасанием, такая любовь была средоточием всех моих помыслов». Такова любовь Люси к Эмманюэлю, таковой отчасти была любовь Бронте к Эгеру. И через семь лет воспоминание об этой любви помогало ей превозмогать новое разочарование, хотя в «Виллет» появятся скорбные слова о «смертельной боли разрыва, вырывающей с корнем и надежду, и сомнения, и тем самым почти отнимающей жизнь».