Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Современные трактовки «Виллет» в английской литературе, к сожалению, грешат той же односторонностью, что и суждение Мартино. Существует устойчивая тенденция рассматривать роман как свидетельство «эротизма» героини. Однако томления Люси нелепо сводить только к мучениям плоти. Роман Бронте – возможно, первый английский роман о социальном одиночестве, и как таковой он прокладывает путь западному роману XX века, трактующему проблемы отчуждённости и одиночества человека в современном мире. Нельзя также игнорировать и то, что «Виллет» написан Бронте в 50-х годах века XIX, когда расширился её социальный горизонт, когда многое изменилось в её отношении к официальной политике и она с бóльшим пониманием стала судить об окружающем мире. Если в «Шерли» она нападает на партийные «разногласия», которые ослабляют страну и на руку «смутьянам», то сейчас она воздерживается от суждений о чартизме, а её отношение к разногласиям и партиям несколько меняется. Ещё в марте 1852 года, в одном из писем к Эллен, она хладнокровно замечает по поводу политических распрей: «Не рассчитывай возбудить моё негодование, все министерства и все оппозиции кажутся мне одинаковыми», – и это пишет Бронте, известная своими проторийскими симпатиями.

Если зима 1851–1852 года была одним «мучительным сновидением», то, напротив, зимние месяцы следующего, 1853 года пролетели быстро и приятно. Сначала была поездка в Лондон, затем она во второй раз приезжает к Гаскелл в Манчестер, и встреча эта укрепляет их взаимную приязнь. Прощаясь с другом, она берёт с неё обещание, что та навестит её в Хауорте. Гаскелл сдержала обещание и в конце сентября приехала к Бронте. Её поразили опрятность и скромность этого бедного пасторского дома. Главным украшением гостиной были тёмно-красные занавеси, которые Шарлотта приобрела на заработанные ею деньги, и два портрета: один её – ричмондовский, другой – копия лоуренсовского портрета Теккерея, подарок Смита. Беседы были долгие, откровенные и преимущественно очень печальные. Шарлотта Бронте рассказывала о Марии, её трагическом пребывании в Коуэн-Бридж, её болезни и смерти, о собственной невесёлой юности, непереносимой жажде выразить себя, которая её начала мучить ещё в детстве и которая была особенно остра в восемнадцать – девятнадцать лет, когда зрение её так ухудшилось, что ни писать, ни рисовать она не могла. С непоколебимой убеждённостью утверждала Бронте мысли, высказанные в «Виллет»: некоторым людям всю жизнь сопутствует несчастье, и самое лучшее для них – сразу понять это и не надеяться на благоприятную перемену. И всё же Бронте не переставала надеяться на лучшее – иначе чем же объяснить то, что она приняла предложение Николлса, когда он сделал его вторично?

Прочитав «Виллет», Теккерей писал одной из своих американских знакомых: «Бедная женщина, обладающая талантом. Страстное, маленькое, жадное до жизни, храброе, трепетное, некрасивое создание. Читая её роман, я догадываюсь, как она живёт, и понимаю, что больше славы и других земных или небесных сокровищ она хотела бы, чтобы какой-нибудь Томкинс любил её, а она любила его. Но дело в том, что это крошечное создание ну нисколько не красиво, что ей тридцать лет, что она погребена в деревне и чахнет от тоски, а никакого Томкинса и не предвидится. Вокруг вас, хорошеньких девушек, вьются десятки молодых людей, а тут талант, благородное сердце жаждет слияния с другим, а вместо этого осуждено иссыхать в стародевичестве, без всякой надежды утолить свои пламенные желания»[95].

Но как раз «Томкинсы» у неё были: сначала Генри Насси, Брайс, Тэйлор, а теперь вот Николлс. Однако сначала было трудно отрешиться от романтического идеала, а потом – от воспоминаний об Эгере. «Страстное, маленькое, жадное до жизни, храброе, трепетное, некрасивое создание» было и очень требовательно. Но что же предстояло? Кроме одиночества, ещё и постоянная неуверенность в литературном будущем. Правда, был задуман новый роман, но она знала по опыту, сколько потребуется душевных сил, чтобы довести его до конца. Она не могла не тревожиться и своим материальным положением, а брак с Николлсом, самым вероятным преемником мистера Бронте в хауортском приходе, означал более или менее сносное существование, если она не сможет заниматься литературным трудом. Разумеется, она не собиралась от него отказываться, хотя и могла предполагать, что столь далёкий от литературных интересов человек, как Артур Николлс, вряд ли будет поощрять её занятия.