Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Затем возникала проблема поведения Брэнуэлла и его хоть и трагической, но довольно бесславной смерти. Патрик Бронте во всём обвинял «эту дьяволицу» миссис Робинсон. Гаскелл с готовностью поддержала тон праведного, хотя и не совсем объективного негодования. Трудно сказать, действительно ли она была так убеждена, что всему виной «порочность» бессердечной кокетки, соблазнившей неопытного (двадцатипятилетнего) юнца, но тут как раз можно было полностью удовлетворить требования викторианской морали, ублажить Патрика Бронте, а главное – противопоставить ещё раз слабости брата душевную стойкость сестры. Гораздо больше она могла, наверное, сказать и об отношениях отца и дочери и вообще Патрика Бронте и его дочерей, Патрика Бронте и его жены, но тогда читателю явился бы довольно непривлекательный образ эгоиста, чьи поступки граничили подчас с нелепой и жестокой эксцентриадой. От Кей-Шаттлуортов Гаскелл слышала, а те ссылались на слова женщины, помогавшей по хозяйству ещё при жизни миссис Бронте, что однажды, во время тяжёлых родов жены (очевидно, чтобы не слышать стонов), мистер Бронте перепилил в её комнате все стулья, что после смерти жены он никогда не обедал с детьми, но лишь изредка приглашал их к чаю. Надо было проявить величайший такт и осторожность, говоря о Коуэн-Бридж, – ведь могло создаться впечатление, что преподобный Бронте не очень-то дорожил здоровьем и самой жизнью дочерей. Марию и Элизабет отправили в школу полубольными – они только что перенесли корь и коклюш. Наверное, он мог знать, что дочерям в школе и холодно, и голодно, но Бронте, очевидно, не чуждо было броклхерстовское отношение к грешной плоти, даже если это была тщедушная плоть слабых девочек. Зато мистера Кэруса Уилсона Гаскелл решила не щадить. Слишком хорошо запомнилось ей, с какой болью сердечной и негодованием говорила Шарлотта Бронте о пребывании в Коуэн-Бридж, о том, как ребёнком испытывала «постоянную муку голода».

Жанр биографии в Англии XIX века был так же популярен, что и в XXI, имея свои выработанные каноны и условности. Чаще всего такая биография воздаёт должное добродетелям и поступкам субъекта жизнеописания, оставляя в тени его недостатки и ошибки.

Не избежала этой традиции и Гаскелл. Она не погрешила сколько-нибудь серьёзно в характеристике личных качеств Шарлотты Бронте, но нельзя не заметить, что, учитывая вкусы английского викторианского читателя, она несколько акцентировала примерные качества Шарлотты-дочери, Шарлотты-сестры, Шарлотты – преданной домашнему очагу хозяйки. Она знала, какое впечатление окажет упоминание о строжайшем порядке в Хауорте, поэтому с таким тщанием воспроизводила в книге и сверкающие чистотой ступеньки в пасторском доме, и навощенную мебель, и замечала как бы мимоходом, что Шарлотта не могла вести самую увлекательную беседу, если стул в гостиной стоял не на месте. Пожалуй, Гаскелл могла больше места посвятить в биографии анализу произведений Шарлотты Бронте, показу социальной и литературной обстановки того времени, в которое та жила и работала. Не избежала она и некоторой тяги к беллетризации героини биографии, которую, несомненно, должна была испытывать как романистка. Ведь сама личность Бронте так и просилась быть запечатлённой художественно, настолько она была своеобразна и оригинальна.

Может быть и поэтому Гаскелл охотно взялась за труд, потребовавший от неё полутора лет напряжённой работы. В марте 1857 года Смит и Элдер опубликовали первое издание «Жизни Шарлотты Бронте», а уже в ноябре появилось издание третье, «просмотренное и исправленное». Мери Тэйлор, которая высоко оценила первое, выразила сожаление по поводу внесённых исправлений. Последние были вызваны тем обстоятельством, что семейство Уилсона и поверенный миссис Робинсон, ставшей леди Скотт, грозили начать дело о диффамации, в силу чего первое и второе издания «Жизни…» были изъяты из продажи. Гаскелл пришлось «пересмотреть», а практически – переписать те абзацы в главе о Коуэн-Бридж, которые прямо обвиняли Уилсона в жестокосердии и ханжестве. Что касается леди Скотт, то в июне газеты напечатали «меморандум» поверенных Элизабет Гаскелл, бравших назад «любое заявление», могущее бросить тень на исполнение бывшей миссис Робинсон «её супружеского, материнского и общественного долга». И, уж конечно, в третьем издании отсутствовало выразительное упоминание о «развратной женщине», которая «ныне» ведёт рассеянную светскую жизнь, не смущаясь тем, что «погубила» молодого человека.