Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

29 ноября, ровно через пять месяцев после свадьбы, она сообщает Эллен, что накануне села за стол, чтобы поработать, но Артур позвал её на прогулку. Сначала они не думали уходить далеко, но потом Николлс предложил полюбоваться водопадом в трёх-четырёх милях от дома. На обратном пути их застал проливной дождь, она простудилась. Болезнь оказалась затяжной. Ещё не выздоровев как следует, на Рождество она навестила бедную старуху-прихожанку, а в первые дни Нового года они с Николлсом были гостями Кей-Шаттлуортов в Готорп-Холле, и здесь Бронте не раз гуляла в сырую погоду. Вернувшись домой, она совсем занемогла. Началась мучительная тошнота, которую врач приписал «естественным причинам», она совсем перестала есть, страшно исхудала, а смерть долго болевшей Тэбби глубоко её опечалила. Служанка Марта преданно ухаживала за своей хозяйкой и старалась её подбодрить разговорами о будущем ребёнке, но Шарлотта Бронте слишком была слаба, чтобы радоваться, слишком больна. Болезнь печени, общий интоксикоз, крайнее истощение быстро вели к исходу. Во второй половине марта произошла перемена, она теперь постоянно просила есть и, казалось, никак не могла утолить голод. Затем наступили беспамятство и бред. Когда читали отходную, она пришла в себя и спросила: «Я не умираю, нет?..»

Однако мрачное предвидение Патрика Бронте сбылось: его дочь не дожила до первой годовщины свадьбы.

31 марта 1855 года Шарлотта Бронте умерла.

Заключение

Патрик Бронте пережил Шарлотту на шесть лет. Желая увековечить её память, он сделал самое лучшее, что мог, – попросил Элизабет Гаскелл, верного друга дочери, написать «историю её жизни и трудов». Кстати, такая биография должна была положить конец досужим вымыслам о Керрере Белле. А кроме того, преподобный Бронте, по замечанию одного из английских критиков, очевидно, читал роман Гаскелл «Север и Юг» и заметил свойственное писательнице пристрастие к людям чудаковатым. В письме к Гаскелл Патрик Бронте, как бы невзначай, обмолвился о том, что и он человек своеобразный. Гаскелл и сама это успела заметить во время первого пребывания в Хауорте: ей его эксцентричность скорее импонировала, она относилась к отцу Шарлотты с приязнью, считая его человеком незаурядным. Николлс, напротив, вызвал при встрече неприязнь, особенно должна была раздражать её свойственная ему щекотливость во всём, что касалось личных качеств Шарлотты, которая, как он считал, прежде всего жена пастора, а уж потом английская писательница, больше известная под мужским псевдонимом. Тем не менее Гаскелл сразу согласилась, она ощущала потребность поведать о «жизни странной и печальной и прекрасном человеке, которого такая жизнь создала», – пишет Гаскелл Джорджу Смиту. Через месяц после получения письма, в июле 1855 года, она приезжает в Хауорт. Естественно, Гаскелл просит мистера Бронте и Артура Николлса дать ей возможность познакомиться с письмами Шарлотты. Николлс, который с самого начала отнёсся к идее биографии отрицательно, неохотно передал ей около пятнадцати писем, но посоветовал обратиться за корреспонденцией к Эллен Насси. Эллен была гораздо щедрее, Гаскелл получила от неё для работы триста пятьдесят писем, правда, многие собственные имена были вычеркнуты и целые абзацы вымараны. Вместе с перепиской, предоставленной Смитом и Уильямсом, корреспонденция обрела внушительный объём и могла лечь в основу биографии; Гаскелл решила цитировать как можно больше. Письма были красноречивее любого комментария, то, что говорила сама Шарлотта Бронте, всегда было точно и выразительно. А кроме того, это был «факт». Но тут возникала проблема – как совместить правду и умолчания, а последние были иногда необходимы. Например – история отношений Шарлотты с Эгером. Гаскелл, в поисках дополнительных материалов, ездила и в Брюссель. Её принял только Эгер и принял холодно. Он, правда, вступил с Гаскелл в переписку и поделился воспоминаниями о Шарлотте и Эмили. Так или иначе, Гаскелл уже знала, в общих чертах, печальную историю любви Шарлотты Бронте, но рассказать о том в биографии она не могла, не оскорбив чувств Николлса, который, храня верность памяти жены, сосуществовал в тягостном затворничестве с её стариком-отцом. А главное, как рассказать об этом, не уронив своего друга во мнении общества, которое и раньше, устами строгих ревнителей морали, выражало неодобрение «грубости» и «откровенности», с которой Рочестер и Джейн говорили о своей любви? И Гаскелл будет не раз и не два просить снисхождения к безвременно умершей Бронте, уверяя, что, если «Бог пощадил бы её», последующие произведения этой «грубости» были бы лишены.