Школьные годы

Имя Платона Васильевича въ начал 60-хъ годовъ, т. е. съ перездомъ его въ Петербургъ, сдлалось очень извстно. Но въ Кіев, и въ особенности между студентами, онъ еще раньше пользовался громадною популярностью. Его любили, ему поклонялись, его именемъ клялись. Онъ соединялъ въ себ репутацію основательнаго ученаго съ ореоломъ носителя такъ называемыхъ «лучшихъ идей», призваннаго руководить молодымъ поколніемъ въ его стремленіи къ общественному и нравственному идеалу. Въ то время, т. е. въ 1859 году, когда я поступилъ въ университетъ, роль эта была довольно новая. Мои товарищи были, такъ сказать, полны Павловымъ. Понятно, съ какимъ нетерпніемъ ждалъ я увидть и услышать его. Громадная, едва ли не самая большая во всемъ университет, аудиторія была биткомъ набита. Сошлись разумется не одни только филологи и юристы, для которыхъ читалась русская исторія – сошлись студенты всхъ факультетовъ и всхъ курсовъ, поляки, хохлы, жиды – въ особенности жиды. Позади каедры, у стны, въ проход, густо тснились студенты и постороннія лица, устроившіяся кое-какъ на натасканныхъ отовсюду скамейкахъ. Сторожъ Данилка, маленькій, плутоватенькій солдатенокъ, весь сіялъ, точно это былъ его собственный праздникъ. Наконецъ профессоръ появился. Это былъ средняго роста человкъ, очень симпатичной, даже красивой наружности, съ застнчивымъ румянцемъ на лиц и прекрасными блистающими глазами. Робко пробираясь въ толп, взошелъ онъ на каедру, и лекція началась. Съ этой самой минуты возбужденное состояніе, въ которомъ я находился, сразу упало. Я былъ непріятно разочарованъ. Профессоръ, во-первыхъ, былъ совершенно лишенъ дара слова. Рчь его туго тянулась, останавливаясь подолгу посл каждаго знака препинанія, точно онъ диктовалъ плохо пишущему классу. Очевидно, содержаніе лекціи было усвоено профессоромъ лишь въ главныхъ чертахъ, и онъ уже на каедр, съ большимъ трудомъ, искалъ выраженія своей мысли. Во-вторыхъ, самая мысль профессора производила очень смутное впечатлніе. Передъ нами происходили какія то потуги, исканіе чего то еще не уяснившагося самому профессору, блужданіе въ какой то новой мстности, съ отступленіями, съ возвращеніями назадъ. Никакого отношенія къ русской исторіи лекція не имла. Она составляла введеніе къ такъ-называемой «физіологіи общества». Это была попытка систематизировать въ научномъ дух разрозненныя положенія позитивизма, клочки изъ антропологіи, отголоски еще не опредлившагося ученія о связи исторіи съ естествознаніемъ. Мн показалось, что профессоръ куда то сбился, гд то завязъ… Тмъ не мене я аккуратно посщалъ его лекціи въ теченіи всего семестра – и съ сожалніемъ долженъ сказать, что первоначальное впечатлніе мое не измнилось. Я ни разу не услышалъ ни одного слова, относящагося къ предмету курса. Продолжалась все та же «физіологія общества» въ перемежку съ антропологіей и археологіей, все то же тягучее вымучиваніе недающихся фразъ. Притомъ профессоръ ужасно конфузился, или волновался, въ глазахъ его часто стояли слезы.

Существенная разница между впечатлніемъ, производимымъ Платономъ Васильевичемъ, и его установившейся гораздо раньше репутаціей, долго приводила меня въ недоумніе. Впослдствіи, она для меня объяснилась. Почтенный профессоръ принадлежалъ къ категоріи крайне и мучительно увлекающихся людей. Онъ передъ тмъ только что совершилъ продолжительную поздку заграницу, и эта поздка отчасти сбила его съ толку. Онъ пристрастился къ археологіи и исторіи искусства, волновался итальянскими и готическими памятниками, всмъ тмъ, что ему открыли европейскіе музеи. Вкусъ къ этой новой области настолько овладлъ имъ, что совершенно оттснилъ прежніе интересы. Притомъ, умъ П. В. Павлова былъ изъ тхъ, которые не удовлетворяются спеціальнымъ знаніемъ, которые вчно тревожатся потребностью вмстить въ себ «все человческое». Отсюда постоянное блужданіе въ общемъ и безграничномъ, чрезмрная отзывчивость на вопросы жизни, безпокойная жажда большой и еще не опредлившейся роли. Натура высоко-симпатичеая и глубоко-несчастная, какъ мн казалось…