Школьные годы

Единственнымъ отраднымъ воспоминаніемъ за эти три года я обязанъ покойному учителю русской словесности, А. П. Иноземцеву. Это была очень даровитая личность, къ сожалнію рано унесенная смертью. Отличный знатокъ русскаго языка, человкъ съ правильнымъ и тонкимъ литературнымъ вкусомъ, А. П-чъ былъ совсмъ не на мст въ гимназіи, гд воспитанники состояли изъ поляковъ и малороссовъ, не только не умвшихъ правильно говорить по-русски, но даже неспособныхъ отдлаться отъ не русскаго акцента. Бывало онъ чуть не плакалъ съ досады, когда, напримръ, ученикъ скажетъ: «помочу перо», и въ цломъ класс не найдется ни одного, кто бы могъ его поправить. Мн сдается, что самая смерть Иноземцева – отъ разлитія желчи – была подготовлена скукой провинціальнаго прозябанія и возни съ поголовною добропорядочною бездарностью. Ю. Э. Янсонъ, заступившій его мсто, человкъ очень образованный и талантливый, но еще очень молодой, не догадался принять въ разсчетъ умственный уровень учениковъ, но скоро убдился, что классъ только хлопаетъ на него глазами – и тоже огорчился. Впрочемъ, это случалось съ каждымъ учителемъ, который пытался хоть чуточку приподнять уровень преподаванія. Мн было очень скучно, я учился гораздо хуже чмъ въ Петербург, и хотя окончилъ курсъ хорошо, но безъ медали.

* * *

Въ университетъ я поступилъ въ сентябр 1859 года. Въ то время историко-филологическій факультетъ въ Кіев считался блистательнымъ. Его украшали В. Я. Шульгинъ, П. В. Павловъ, Н. X. Бунге; число студентовъ на немъ было очень значительно, благодаря главнымъ образомъ тому, что въ кіевскомъ университет вообще было много поляковъ, сыновей мстныхъ помщиковъ, а польское дворянство всегда отличалось склонностью къ словеснымъ наукамъ.

Я не намренъ останавливаться на своихъ личныхъ впечатлніяхъ, у всякаго очень свжихъ и памятныхъ за эту пору первой зрлости, первыхъ серьезныхъ думъ, первыхъ заботъ и наслажденій. Я хочу только набросать силуэты профессоровъ и отмтить особенныя черты, отличавшія университетскую жизнь въ знаменательное для края и для всего русскаго общества время 1859–1863 годовъ.

Начну съ печальнаго сознанія, что печать провинціальности лежала на университет въ той же мр какъ и на гимназіи. Она выражалась и въ отсутствіи людей съ широкими взглядами, и въ слабой связи большинства профессоровъ съ литературными и общественными интересами, занимавшими Петербургъ, и въ подавляющемъ преобладаніи «обывательскихъ ординарностей», и во множеств мелочей – въ запоздаломъ появленіи какой нибудь книги, въ разнузданности сплетни, принимавшей тотчасъ самый уздный характеръ, въ старомодномъ слог и въ невроятномъ акцент большинства профессоровъ. Историко-филологическій факультетъ былъ значительно лучше юридическаго и математическаго, но я думаю что и на этомъ факультет только двое могли назваться дйствительно талантливыми тружениками науки – В. Я. Шульгинъ и Н. X. Бунге.

Виталій Яковлевичъ Шульгинъ считался свтиломъ университета. И въ самомъ дл, такія даровитыя личности встрчаются не часто; по крайней мр въ Кіев онъ былъ головою выше не только университетскаго, но и всего образованнаго городского общества, и едва ли не одинъ обладалъ широкими взглядами, стоявшими надъ чертой провинціальнаго міросозерцанія. Самая наружность его была очень оригинальная; съ горбами спереди и сзади, съ лицомъ столько же некрасивымъ по чертамъ, сколько привлекательнымъ по умному, язвительному выраженію, онъ производилъ сразу очень сильное впечатлніе. Я думаю, что физическая уродливость имла вліяніе на образованіе его ума и характера, рано обративъ его мысли въ серьезную сторону и сообщивъ его натур чрезвычайную нервную и сердечную впечатлительность, а его уму – наклонность къ сарказму, къ желчи, подчасъ очень ядовитой и для него самого, и для тхъ на кого обращалось его раздраженіе. Послднее обстоятельство было причиной, что и въ университетскомъ муравейник, и въ городскомъ обществ, у Шульгина было не мало враговъ; но можно сказать съ увренностью, что все боле порядочное, боле умное и честное, неизмнно стояло на его сторон. Надо замтить притомъ, что при своей наклонности къ сарказму, при своемъ большею частью язвительномъ разговор, Шульгинъ обладалъ очень горячимъ, любящимъ сердцемъ, способнымъ къ глубокой привязанности, и вообще былъ человкъ очень добрый, всегда готовый на помощь и услугу.