Шлюхи

Все стены комнаты сплошь покрывала мозаика из кусков полированного камня желтовато-

коричневого цвета, который греки называли электроном, а римляне – сукциниумом. Из

разноцветных камней (от молочного, медово-желтого, бурого до темно-оранжевого и красного)

были выложены прихотливые панно. На одной из стен какие-то даты: 1709 и 1769. Окна обрамляла

восхитительная резьба. Сами же окна были столь искусно подсвечены с той стороны, да еще в

вдобавок зеленые ветки за ними создавали полную иллюзию, что вы находитесь не где-то в гостях

у Тартара, но в соседстве с полуденным июльским садом.

Кроме того, почти все предметы, в том числе довольно крупные (кубки, подсвечники) были

изготовлены из того же материала. В нише помещалась гигантская чаша эллиптической формы:

метра два высотой и не менее четырех метров в поперечнике. Понятно, не была она вырезана из

цельного куска, однако производила именно такое впечатление: облицовочные пластинки были

столь искусно подогнаны, а швы между ними так тщательно заполированы. Одни из

многочисленных драгоценных предметов, слаженных из застывших слез загадочных птиц,

оплакивавших смерть героев (или, если угодно, из окаменевшей ископаемой смолы хвойных

деревьев третичного геологического периода), были прозрачны и имели цвет пива, другие своей

окраской напоминали зрелый лимон, третьи красноватым оттенком сходствовали с кожурой

апельсина.

Янтарь для этой комнаты еще во времена оны собирали по берегам Днепра, ниже Киева;

привозили из Палангена и Риги, с берегов Балтийского моря; из далекой таинственной Бирмы.

Почти черный румэнит – из Румынии. Гранатово-красный симетит – из Сицилии. Теперь среди всего

53

этого великолепия, надежно упрятанного подальше от человеческих глаз, сидел Имярек

Иьмярекович со своим гостем. Они расположились в широких креслах, покрытых гобеленом цвета

старого золота; подлокотники кресел были тоже янтарными.

– Не понимаю,– кривил губы молодой гость,– зачем вам этот литературный журнал? Вы – и

редактор какого-то там... Смешно.

- А я ценю смешное! Можно сказать: придаю большое значение,– оживленно отозвался Имярек

Имярекович.– Какие вы все-таки, молодые, рационалисты, циники. Я работаю не менее двадцати

часов в сутки. Могу я из них три посвятить приятному занятию? Могу или нет?

–

Не мне вам советовать.

– А вот пытаешься. Между тем всякую приятность, любую игрушку, ты же знаешь, я

стремлюсь употребить с максимальным профитом. Литература в этой стране по-прежнему de facto

остается одним из рудиментов веры. Конечно, это уже последние вздохи, но каких только

метаморфоз не случается в жизни. Если есть возможность влиять – зачем же отказываться от

дополнительных, совокупных средств. Надо обрабатывать материал, доводить его до массовой

удобоваримости. Мы, например, очень благодарны Чехову за то, что он постоянно ходит

сгорбившись, смотрит в землю и не знает небес, ибо там для него уже ничего нет. Он не требует от

человека подвигов, поскольку видит и принимает его слабость. Трактовка? Но, скажи, есть хоть одно

понятие на земле, способное существовать в мозгу вне толкования? (Оставим кантовские сказки.)

Весь миропорядок – игра интерпретаций. Однако Россия удивительно упрямая страна. Она до

последнего держится за архидревние истины и законы, то, что из наших временных областей

видится как язычество или, там... античность. Они действительно наследники античных традиций и

кроме того ярые их поборники. Потому надо признать: Москва – и вправду третий Рим. И вот светом

своих представлений запредельной арийской древности, воспринимаемой а priori, они умудряются

трансформировать все расставленные им тенета в органическую жизнь. Они адаптировали Христа.

Они умудрились переварить коммунистическую идею! Сделали ее связующей силой,

преобразовали в национальную нравственную категорию. Но нам-то от этого не легче...

Имярек Имярекович раскрыл стоявшую на маленьком янтарном столике шкатулку из

непрозрачного камня резко лимонного цвета, достал оттуда сигару, аккуратно отрезал ножичком

кончик, спросил товарища:

– Хочешь подымить?

Тот недоуменно распахнул глаза:

–

Давно это вы пристрастились?

–

Да не курю я... Так... что-то захотелось, – подкурил от зажигалки чуждого здесь

ультрасовременного дизайна; коротко затянулся, выпустив прежде синий клуб дыма, закашлялся,

затем продолжил ровным глухим голосом: – Сомнение – на него, как и прежде, возложим задачу

пропитать собой самое существо их жизни, расколоть consensus sapientium 1. Да, мы паразитируем

на их теле. Думаю, тебя не смутить формулировкой: в конце концов слова сами по себе ничего не

значат. Интерпретация. Угол зрения.