Шок новизны

В своем стремлении к универсальной грамматике архитектуры Мис ван дер Роэ был готов отбросить все вопросы о смысле здания самого по себе; они мешали достичь желанного абсолютного нуля. Новую национальную галерею в Берлине абсурдно считать функционализмом; Мис так боялся нарушить идеальную форму стеклянного объема, что не стал делать на первом этаже стен, на которые можно повесить картины. Он мог бесконечно тщательно прорабатывать конструкцию угла из двутавровых балок и отделочных панелей, при этом полностью игнорируя социальную матрицу, которой принадлежало здание. Призма и ее вариации могли служить любой цели. Она была свободна от идеологии: проект здания Райхсбанка, который Мис предложил Гитлеру в 1933 году, мало чем отличается от того, что он строил после эмиграции в Америку. Его искреннее формалистское безразличие к социологическим проблемам заложило основу того, что в Германии называлось Stempelarchitektur – архитектурой резиновой печати, стилем послевоенного немецкого «экономического чуда». В нем вроде не было никакого политического подтекста, однако абстрактность, регулярность, тяга к прозрачности деталей и повторяемости, любовь к кристаллической структуре и доминированию единой формы невольно ассоциировались с авторитарным мышлением.

Мис не особенно интересовался городским планированием в отличие от коллег в Германии и во Франции в 1920-е годы. Ключевым образом новой архитектуры было не отдельное здание, а утопический город, и планировщики того времени смотрели на свои бумажные города будто с высоты птичьего полета – беспристрастно, абстрактно, почти как боги. Большинство проектов отличало пугающе пристальное внимание к социальной гигиене. В будущем человек-букашка не ползает по улицам, площадям и аллеям, а живет в башнях, передвигается по монорельсовой железной дороге, движущейся мостовой, на биплане или мечется по зеленым лужайкам между небоскребами, делая одно дело зараз там, где это положено, – в соответствии с установившимся рациональным порядком жизни. Наступит новая эра, и архитекторы-идеалисты сровняют с землей старые столицы Европы, спокойно пережившие Первую мировую; о ковровых бомбардировках, дарящих возможность заниматься архитектурой с чистого листа, тогда еще не слышали.

На более реалистичном и гуманном конце спектра были проекты вроде английского города-сада (его прототипом был Летчуэрт в Хартфордшире) или более густонаселенный Cité Industrielle (Промышленный город) французского архитектора Тони Гарнье с тщательно продуманными социальными функциями. Однако на другом конце спектра социальных фантазий сад превращался в зиккурат, а архитектор – в строителя пирамид. Обществу надлежит забыть о горизонталях в пользу вертикалей. Один мотив повторяется снова и снова – от высотных кварталов Огюста Перре для реконструкции Парижа до таких мрачных проектов, как панорама идеального города Людвига Гильберсаймера. Это регулярная высотная застройка из прямоугольных модулей, разделенных зелеными площадками и связанных автомагистралями. Идея, что город можно спрессовать в вертикальные объемы на ограниченном пространстве, воплотилась на Манхэттене, а затем пересекла Атлантику, чтобы бродить, как призрак, по Старому Свету.

Лирическим поэтом этой идеи, испортившей столько городов от Сиднея до Загреба, был Шарль Эдуар Жаннере, более известный как Ле Корбюзье (1887–1965), то есть «похожий на ворону» (это был намек скорее на его подтянутую фигуру, большой нос и острый глаз, чем на грубый абсолютизм во взглядах, однако правда и то и другое). В масштабе одного здания Ле Корбюзье – это Браманте или Ванбру XX века, один из самых одаренных архитекторов за всю историю. В масштабе городского планирования он был неумолимым абсолютистом, этакой смесью швейцарского часовщика, картезианского философа и roi soleil[58]. Последняя иллюстрация в его манифесте городского планирования, «Урбанизм» (1924), – гравюра, на которой Людовик XIV заказывает постройку Дома инвалидов, с ремаркой Корбюзье: «Этот деспот задумывал и реализовывал колоссальные проекты. Ему достаточно было сказать „Мы так хотим“ или „Такова наша воля“». Ле Корбюзье, несомненно, хотелось оказаться в той же роли. Отчасти он имел все основания восхищаться Людовиком, ведь только деспотизм мог покончить с зонированием и частной собственностью, которые мешали постройке его Нового Иерусалима, La Ville Radieuse, Лучезарного города. Ни один архитектор в истории не был так предан этому идеалу, как Корбюзье. Для него стало трагедией, что тот не был реализован. Но как бы глубоко ни было разочарование Корбюзье, оно несравнимо со страданиями и неурядицами, которые обрушились бы на жителей Лучезарного города, если бы он был построен.

Огюст Перре. Эскиз квартала домов-башен. 1922. Академия искусств, Берлин