Шпага для библиотекаря

…а за кого? За француза-оккупанта? Или за беса, нечистую силу – так, кажется, вопили крестьяне возле ДК? Как они прыснули тогда по кустам от сигнальной ракеты! И вот теперь собираются сполна рассчитаться за свой испуг.

Дима не заметил, в какой момент стих треск веток и крики за спиной. Помнил только, что выдохся, перешёл с вихляющего бега на шаг, потом повалился лицом в мох и долго, тяжело дышал, пытаясь унять лихорадочно стучащее сердце. Потом встал и снова пошёл, прямо перед собой, куда глаза глядят – пока не осознал, что ноги по лодыжку уходят в топкий грунт, и всё время приходится огибать затянутые ряской лужицы, лужа, озерки, прыгая с кочки на кочку, проваливаться, цепляться – и выкарабкиваться из трясины, разрезая руки жёсткими листьями осоки. И тогда он снова испугался – до дрожи, до икоты. В голове вертелась песня Высоцкого про дорогу через ночной лес, про волков, испуганных коней – хотя небо было ещё светлым, и волчьих стай покуда не предвиделось. Зато хватало лягушек, а пару раз он увидел ещё и змей – чёрные ленты, беззвучно струящиеся в траве, по лужам, между болотных кочек. Дима облился холодным потом, а придя в себя – сделал, наконец, то, что следовало сделать уже давно: выломал в жиденьком осиннике длинную крепкую палку. Идти сразу стало легче – он нащупывал твёрдые участки земли, куда можно поставить ногу, с размаху хлестал палкой по подозрительным пучками осоки и худосочным кустикам, где вполне могла скрываться очередная ползучая гадость…

Из болота он выбрался, когда небо уже стало темнеть. Погоня давно отстала, а может, просто потеряла его след в трясине. Энергии у Димы осталось только на то, чтобы найти подходящий еловый выворотень и соорудить в яме под ним небольшой костерок – к счастью, спички, предусмотрительно запакованные в полиэтиленовый пакет, остались сухими. Как и пачка болгарских сигарет – он прикурил от тлеющей веточки, повалился на подушку мха и долго, бездумно смотрел на пламя. О том, что этот уютный огонёк может его выдать, Дима не беспокоился, как и не думал о том, что он будет делать дальше. Пережить эту ночь – а там, как говорится, утро вечера мудренее…

И сам не заметил, как забылся возле дотлевающего костерка чёрным, бездонным, словно «окошко» на поверхности торфяного болота, сном.

– Halt![13]

Дима был слишком измотан, а потому не услышал цоканья копыт, лошадиного храпа, скрипа амуниции – и обернулся только при гортанных звуках голоса всадника. Обернулся – и замер, не в силах даже кинуться в жиденькие кусты на обочине.

– Russisch? Nun, hôr auf![14]

На просёлок он вышел только что, после долгих блужданий по лесу. Сколько было времени, Дима не знал – японские электронные часы со встроенные калькулятором, отцовский подарок по случаю окончания второго курса, которому люто завидовали однокурсники, нахлебались болотной водички и работать отказывались. Ясно было, что день в самом разгаре – солнце стояло высоко над кронами деревьев и немилосердно, не по-августовски припекало.

Оказавшись на дороге, он после недолгих размышлений снял лыжные ботинки (более подходящей обуви не нашлось) и пошёл босиком, наслаждаясь ощущением мягкой, теплой пыли, ласкающей истерзанные ступни. И – не заметил вывернувшего из-за поворота конного патруля.

Трое всадников – синие с красными вставками, мундиры, высокие кожаные с латунными украшениями шлемы, украшенные смахивающие на гусеницы гребнями из чёрной щетины с продольной жёлтой полосой. На правом боку у каждого короткое ружьё на широкой белой перевязи, на правом – сабли в металлических тускло отсвечивающих ножнах.

Все эти мысли пронеслись в Диминой голове, сменившись испугом, от которого спина покрылась потом, а руки предательски затряслись. И было с чего пугаться – из-за спины первого всадника появился другой, в синем с алыми лампасами на штанах, мундире и в смешной четырёхугольной шапке, обильно увешанной серебряными висюльками и бляхами. В правой руке всадник держал длинную пику, уперев нижний её конец в стремя; наверху, поз зловеще поблёскивающим наконечником болтался на ветру красно-белый флажок.

– Эй, москаль, стой, пся крев!

Это же поляк, сообразил Дима. Акцент в точности, как у их одногруппника Гжегоша, только по-русски говорит гораздо хуже, путая русские слова с польскими.

– Wer ist er? Bauer? Gekleidet in der stadt![15] – Спросил первый всадник, тот, что был в каске с гребнем. Поляк ответил неразборчиво, отвернувшись от Димы – и тот только сейчас сообразил, что беседуют они по-немецки. А он неплохо знал этот язык – до поступления в институт учился в школе с углублённым преподаванием иностранного.

«…почему они говорят по-немецки? Должны ведь по-французски! Да ещё и поляк этот…»

– Кто ты ест, куда походишь? – спросил польский кавалерист.

– А потом пшевие… Отвечай, а то проткну!

Пика при этом угрожающе качнулась вниз. Молодой человек испуганно попятился.

«…надо срочно ответить… но что? Признаться, что он русский? Тогда этот псих наколет его на свой дрын, как жука на булавку, и глазом не моргнёт. Разве что…»