Шпага для библиотекаря

У костра гудели голоса. Вскочившие при появлении Веденякина гусары расселись по местам, накрыли шинелью бочонок, заботливо расправили складки. Корнет кивком поблагодарил и уселся, пристроив шпагу между колен. Денщик принял у него кивер, вручив взамен полотняную фуражку.

– Дай-кось маслица, Осип! – попросил он одного из гусар. Принял склянку, нашарил в ранце тряпицу и принялся начищать кивер корнета. Я усмехнулся, вспомнив бессмертное лермонтовское «…кто кивер чистил, весь избитый…» И, как нарочно, раздался характерный скрежет – сидящий рядом гусар водил оселком по клинку сабли, его длинные, на запорожский манер, тронутые сединой усы свисали ниже подбородка. Вокруг меня оживала история, словно не реальная жизнь это была, а старательно наведённый трёхмерный мираж, галлюцинация – и от этого по коже пробегали мурашки, а внутри что-то замирало…

Гусар отложил в сторону оселок, попробовал пальцем лезвие, провёл по клинку промасленной тряпкой, убрал в ножны.

– Дай-кось, барин, палаш твой навострю… – обратился он ко мне. – Видал, как ты с егерями на дороге рубился – добре! А завтра – кто знает, как жисть обернётся? Оружие завсегда надо в исправе держать, в уставе о том ясно прописано!

Я вздохнул, вытянул из ножен шведскую шпагу и протянул гусару.

Вж-жик! Вж-жик! Вж-жик! – завёл свою нудную песенку оселок, а я сидел и смотрел на тускло-огненные змейки на дотлевающих углях. Как тогда, в двадцать первом веке, у костра поисковиков. Или в двадцатом – в библиотеке, у печки-голландки, в ожидании наступающего нового, тысяча девятьсот восьмидесятого года. Сколько времени прошло с тех пор – не календарного, в котором сейчас сам чёрт ногу сломит, а моего личного, «биологического», как любят выражаться фантасты? Двое, суток, трое? Где-то около того…

Что сделано за это время? Вроде, не так уж и мало: если бы я знал, где искать хозяев той «туманной комнаты», то смог бы предоставить им подробный отчёт. Клубная библиотека, эта «бомба времени», способная взорвать ход здешней истории, предана огню. Книги, избежавшие общей участи – сохранённый Ростовцевым учебник истории для восьмого класса, четвёртый том «Войны и мира», который я зачем-то сунул в седельный чемодан перед тем, как покинуть ДК – вряд ли способны на что-то повлиять. Они – и драная подшивка журнала «Крокодил» за 1976-й год, подобранные гусарами ряди известных целей (бумага-то мяконькая, барин, на подтирку одно удовольствие!). Правда, есть ещё воз с книгами, стыренный Гжегошем – и вот это куда серьёзнее. У поляка было довольно времени, чтобы отобрать нужные тома, и недаром никто пока не собирается возвращать меня и прочих попаданцев домой, на перспективу чего мне ясно намекнули в «туманной комнате»…

Но только ли в книгах дело? Сдвинутые сроки Бородинской битвы, Шевардинский бой, пошедший, вроде, и по схожему сценарию, а всё же – немного иначе… И даже если время прямо сейчас закольцуется, и я вернусь назад – то в исторических трудах вместо двадцать шестого августа, оно же, седьмое сентября по новому стилю будут значиться двадцать девятое и десятое числа соответственно. Достаточно ли это для того, чтобы сделать мир неузнаваемым? Знать бы…

А может, я изначально неправильно ставлю вопрос? Каковы бы ни были причины, вызвавшие эту отсрочку, к нашей – моей и прочих попаданцев, – деятельности они отношения не имеют. Подобный эффект способна вызвать, скажем, перемещённая из будущего мотострелковая бригада – но уж точно, не горстка студентов с поселковой библиотекой, которую к тому же, спалили дотла… Но, даже если предположить, что наше появление само по себе затронуло некие внечувствительные «мировые струны» – то как быть с гибелью Веллингтона, случившейся аж за два года до этого знаменательного события? А сколько ещё таких мелких и крупных изменений, а которых я попросту не знаю, и, скорее всего, не узнаю вовсе? Интернета тут нет, придётся копаться в книгах, подшивках газет, расспрашивать людей – а у меня и без того хватает проблем…

– Скажите, корнет… – я повернулся к Веденякину, который как раз воевал с пробкой бутылки, одной из тех, что остались у нас от недавних трофеев. – Вы у Ростовцевых Мати… простите, Матильду не встретили? Она, вроде, вместе со старой графиней уехала?

– Вашу-то спутницу? – ухмыльнулся корнет. – Как же-с, там она, никуда не делась. – Весьма пикантная жидовочка, и с ранами ловко обращается. До лекарской барышни ей, конечно, далеко, но барону она весьма умело повязки меняла…

Под «лекарской барышней» Веденякин подразумевал медсестричку Людочку, оставшуюся с тётей Дашей и партизанами.