Шпага для библиотекаря

Поручик имел все основания для дурного настроения. На протяжении всего нашего марша он вытягивал из меня подробности предстоящего генерального сражения – и был немало удивлён, когда предсказания эти… не то, чтобы не сбылись, но оказались не вполне точны. А мне оставалось лишь констатировать, что этот мир чем дальше, тем сильнее, расходится с тем, что был мне знаком. Ну, хорошо, насчёт гибели Веллингтона Ростовцев мог что-то напутать – но перенос сроков Бородинской битвы и иной, по сравнению с «предыдущей версией» ход шевардинского дела – это куда девать? Хотя, итог, в общих чертах оказался схожим, разве что, полковник Делянов, которому полагалось получить ранение в бое с кирасирами дивизии Сен-Жермена, выбыл из строя при Шевардино, а не позже, во время самого Бородинского сражения. К тому же, насколько я мог судить, общее расположение русских войск повторяло то, что было мне известно. После оставления Шевардинского редута на всём пространстве будущего поля сражения установилась тишина – обе армии, как и в предыдущей версии событий, решили взять суточный тайм-аут. Что ж, посмотрим, чем всё это закончится…

Русские – солдаты, ополченцы, которых здесь было немеряно, и даже крестьяне из соседних деревень, в лаптях и армяках – весь день копали землю, плели фашины, заполняли землёй туры и вколачивали брёвна, торопясь укрепить редут в центре позиции и флеши на правом фланге, возле деревни Семёновское. И я один среди всех собравшихся на этом поле людей знал, что скоро этот редут навсегда войдёт в историю как «батарея Раевского», «курганная батарея», «ля гранд редут», «ля фаталь редут», «ля редут дю сентр»[19]. А флеши получат название по имени смертельно раненого там Петра Ивановича Багратиона. Или… не получат? Изменения естественного (с моей, разумеется, точки зрения, разумеется) хода событий заметны уже невооружённым глазом – и они нарастают, подобно снежному кому.

Темнеет в начале осени поздно. Часам к десяти пополудни стук топоров и визг пил постепенно утих. Над полем поплыл, смешиваясь с вечерним туманом, дым сотен, тысяч костров, повисла глухая какофония из конского ржания, тележного скрипа, металлического лязга. И голосов, конечно – они сливались в неясное бормотание, из которого мой слух вычленял отдельные фразы:

– … куцы прёшь, храпоидол, не видишь, што ли, пораненный здеся лежит! Креста не тебе нету!

– Васятка, воды принеси! И манерку мою прихвати, для Бога прошу…

– Оно конешно, Евсей Лучич, сукнецо у вас на шинели знатное, сносу ему не будет. А у меня корявое да редкое, аж просвечивает! Воры интенданты, истинное слово…

– … драгунские квартирьеры нас из изб взашей попросили, а мы обиделись – как же так, мы, небось, тоже в удобстве ночевать желаем! И пошли по мордасам хлобыстать, токмо держись! А ихнее благородие господин поручик и командуют…

Позади захрапело. Я обернулся – и едва успел отпрянуть от вынесшейся из темноты оскаленной конская морда с чёрными, как крупные сливы, глазами. На лбу перекрещены ремешки, усаженные блестящими латунными бляхами, в пасти лязгает какая-то железяка, летят клочья пены.

– Простите, Никита Витальич, не заметил! А ты, Сёмка что стал столбом? Коня прими, расседлай и поставь у маркитанта на коновязи.

Гусар, к которому обратился Веденякин, суетливо подскочил от костра, взял поводья. Конь мотал башкой, гусар похлопал его по бархатному носу.

– Сил моих больше нет! – пожаловался корнет. – От самого Можайска скакал, и всё полями. Дорога-то забита, не проехать…

Веденякин был отправлен поручиком в Можайск утром, сопровождать раненого в Шевардинском деле барона Вревского и передать его с рук на руки семейству Ростовцева с просьбой позаботиться о боевом товарище сына. Для пущего пригляда при бароне было велено оставить там ещё и ростовцевского ординарца Прокопыча – тот получил сабельный удар в плечо, и сколь не сопротивлялся решению «барина», был безжалостно отправлен в тыл.

Юному субалтерну Косте Трунову повезло меньше – его недосчитались после ночной рубки с уланами. Ростовцеву ни так и не удалось выяснить: то ли юноша погиб от удара уланской пики, то ли отбился в темноте от своих, когда сумцы, не выдержав натиска поляков, принуждены были рассыпаться в стороны, и только темнота спасла их от полного истребления? Разыскать своих в грандиозном столпотворении на пространстве от деревни Утица до села Бородино, забитом войсками, обозами, биваками – задача непростая. Особенно, если Трунов ранен, а то и остался безлошадным, чего в этих обстоятельствах исключать тоже не стоит. Впрочем, тогда ему ничего особо и не угрожает: прибьётся к первой попавшейся русской воинской части, как сделал это в своё время барон Вревский – накормят, перевяжут, обогреют… Хуже, если он лежит сейчас на поле возле Шевардина среди мёртвых тел, конских и человеческих, и мучительно гадает, что случится раньше: подберут его французские санитары, или остатки жизни вытекут вместе с кровью из ран…