Шпага для библиотекаря

Я согласно кивнул, не зная, что на это ответить. Мне, конечно, было известно, что родители Матильды – евреи, в конце шестидесятых перебравшиеся в Софию из хорватского Загреба. Недаром, в середине девяностых, когда Балканы отчётливо стали скатываться в нищету и кровавый хаос, и было неясно, ограничится ли это Югославией, или выйдет за её пределы, она предпочла вместе с родителями выехать на историческую родину. Но в семьдесят девятом, в Москве её национальность не интересовала меня совершенно. А Мати насколько мне известно, и в синагоге-то ни разу не была, как и её отец, болгарский партийный работник средней руки.

Но – то там, а то здесь: для местного дворянского общества любой выходец с Балкан либо мусульманин, либо православный, третьего как бы и не дано. На обитательницу гарема Мати не слишком похожа – так что старая графиня наверняка предложила ей посетить церковь, поблагодарить небеса за чудесное спасение от супостата. А Мати, ни на секунду не задумавшись о последствиях (интернациональное воспитание, а как же!), ей и ответила. Спасибо, хоть не заявила, что не верит в Бога – а ведь могла бы…

Впрочем, особой беды тут нет: до первого сколько-нибудь значительного всплеска антисемитизма ещё верных лет семьдесят. Но осадочек, конечно, останется, тут и к гадалке не ходи. Вот и корнет, несмотря на всё его светское воспитание позволяет себе отзываться о ней весьма даже фривольно.

– Значит, говорите, она ходит за Вревским?

– А то, как же! – корнет, наконец, справился с пробкой и протянул бутылку мне. Я понюхал – то ли креплёное вино, то ли портвейн. – Да и сам барон отнюдь не против, вы бы видели, как он на неё смотрел…

– Раз сил хватает на барышень пялиться, значит, скоро пойдёт на поправку. – сделал я вывод. – А сейчас, давайте-ка выпьем корнет, за то, чтобы нам пережить завтрашний день. Помяните моё слово: много будет крови, ох, много…

– А и ладно! – корнет забулькал вином. – Наконец-то настоящее дело! Как там в песне, не припомните?..

«…Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног…»

– нараспев прочёл он. Я едва сдержал усмешку: ты смотри, окалывается Лев Николаевич не сам эти патриотические вирши выдумал, имели хождение…[20]

III

«…предки мои происходили из славянского племени булгар, и переселились, вероятно, вследствие внутренних замешательств края, на Русь Белую. В древности они назывались "скандербеками". "Булгарин" же было только прозвание, используемое для означения прежнего отечества…»[21]

Поручик Булгарин окунул перо в стеклянную с откинутой бронзовой крышечкой, чернильницу и осторожно стряхнул лишние капли. Стола в походной палатке не было, и он использовал для письма поставленный на попа бочонком из-под пороха, застеленный куском клеёнки – парусины, пропитанной масляной краской, и приобретшей от этого плотность и стойкость к влаге. Писал он на правильном русском языке, усвоенном ещё во время учёбы в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе. Превосходно владея французским и польским языками, для литературных упражнений он предпочитал всё же литературный русский – язык Державина и Карамзина, чью «Бедную Лизу» он проглотил ещё в юности.

«…язык, который я называю белорусским, польские историки и филологи называют русъким. Этот после буквы «с» составляет у них разницу между народом и языком русъким и русским, или литовским. Но в существе, наречие, которым писались дипломатические акты в Литве: белорусское.

Белорусы имеют свое собственное наречие, которое некогда называлось русъким языком, и этим языком говорили по всей западной Руси и князья, и бояре, и шляхта, и крестьяне, и этот язык был письменный. Этим языком написаны Литовский статут и все акты Великого Княжества Литовского, на этом языке писали и стихами и прозою, этим языком белорусские крестьяне, мещане и однодворцы говорят и поныне, распевают на нем свои народные песни…»