Штормовое предупреждение (СИ)

Рико даже в голову не пришло, что это может быть взаимным. Он прожил бок о бок с Ковальски так долго и знал его, и даже не допускал мысли о том, что можно попробовать позвать его за собой, пообещав ему тепла и ласки, за которыми он бы слепо пошел… Рико не пытался ничего обменять. Он чувствовал и хотел отдавать это чувство, но сознаться его заставило одно-единственное – только когда он понял, что тому, другому, уже невмоготу. Что он зашился, потерялся в лабиринте чуждых ему понятий. Наверное, если бы не эта запутанная история с Дорис, Ковальски бы мог и дальше «держать лицо», и Рико никогда бы не подступился к нему.

«Я буду тебя любить, если ты разрешишь».

Рико не спрашивал: «Любишь ли ты меня тоже», – кажется, подрывник даже вариант такой не рассматривал. Он только говорил, что испытывает он сам, чтобы его близкий человек не ощущал себя так, как он ощущает. Не считал, что с ним что-то не так, что он неправильный, что его не за что любить и он никому не нужен. Только это – других смыслов в жесте Рико не было.

Жизнь приучила Рико не выдавать себя – он, когда надо, хорошо справлялся с этой необходимостью. Он ровно таким же образом, как сам Ковальски, ни во что не ставил то, что чувствовал, потому что никто это ни во что не ставил, и вся поддержка сводилась к словам. Но он – в отличие от Ковальски – точно знал, что чувства его настоящие. Подрывник ни капли в них не сомневался. Кто-то другой может не принимать их в расчет, но сам Рико так не может.

Ковальски посмотрел вниз, на их руки. Рико держал его кисти в своих, осторожно сжимая. Только легонько поглаживал большими пальцами чужую кожу, пытаясь этим нехитрым путем выместить хоть часть того, что испытывал. “И ему надо было ответить”, – напомнил лейтенант сам себе, как будто в этом можно было забыть хоть на минуту. Это будет просто честно – дать какую-то обратную связь, хоть того и не ждут. А Рико – Рико примет его ответ. Любой, каков бы тот ни был. И его отсутствие тоже примет. И Ковальски ни перед кем не должен будет за это свое решение отчитываться – ни перед кем, кроме самого себя. Об этом никто не узнает – никто, кроме него самого. Никто не оценит его действий, не скажет, поступил ли он верно или неверно, хорошо или дурно, потому что в этом деле только они двое, а Рико никогда не станет оценивать его поступки.

И внезапно лейтенанта осенило. Эта граница, которую он хотел, и не мог нащупать, это понимание сути явления любви, этот сакральный вопрос: где начинается настоящее чувство – все это было здесь. В этом ощущении. В чувстве, что никто за тобой не наблюдает, никто не потребует ответа. Ты наедине сам с собой в целом мире, и ты один только и знаешь, как обстоит дело. Никто тебе не посочувствует, не осудит, не похвалит. Ты совершаешь поступок, и ты выносишь приговор.

Он поглядел на Рико. Глаза у него сине-зеленые, как море. Сказать ему: «Нет, мы оба мужчины», – и он поверит, что это правильно. Сказать ему: «Ты совершил проступок», – и он поверит, что правильно так. Сказать ему: «Не может существовать ничего между людьми одного пола», – и он примет и это на веру, сочтет свое состояние частью собственного безумия. Никогда более не потревожит его, Ковальски, с этим вопросом.

Это – все то, что тут у них произошло, точнее, что происходило с самого его пробуждения – лейтенант осознал не сразу, но оно было таким важным, оно перетягивало все, что когда-либо с ним происходило, да и оно просто было, по-настоящему существовало, произошло с ним, в его жизни. Не пустые слова, не чье-то голое намерение, а событие, свершенный факт. Рико не сказал, что хотел бы ему помочь, – он просто помог

Говорить – легко и выразить свое отношение — легко, для этого не нужно ничего делать, ты просто номинально как бы становишься «причастным», проявляешь внимание. Это называется со-переживание.

Рико не остановился на этом. Не погнушался полезть в эту помойку, вляпаться по самые уши и что-то действительно сделать. Это называется со-действие.

А прагматичный, чуждый сильным волнениям лейтенант всегда ценил поступки больше слов. И осмыслить это все целиком Ковальски смог только теперь, спустя более суток (суток?) с того момента, как продрал глаза в этой комнатушке с камином. Метод Рико сработал: он действительно смог рассуждать трезвее.

Что же, может, для него все и правда обстоит, как обстоит. Он всю жизнь чувствовал как-то наперекосяк, и его эмоции напрямую зависели от обстоятельств. Может это и у других так, а может, нет. Может, он просто не умеет любить, но по ошибке принимает за это чувство те рефлексии, которые накрывают его самого с головой. Если дело не в Дорис, а в связанных с ней ощущениях, то сейчас это же самое он получил, ни за что, ни про что, от Рико. И этого было так много, что ученый едва поспевал за событиями.