Сибилла

В романе, посвященном «искусству — хореографии, ритму, стилю, методике — построения карьеры» (Schwarz 1979: 142), безынициативному Эндимиону противопоставлен активный повествователь. Он постоянно присутствует в ходе развития действия, направляет его, комментирует сюжетные коллизии, описывает персонажей и их переживания, распоряжается конфигурацией фабульных линий. Ему же принадлежат многочисленные рассуждения на самые разные темы. Как и в «Вивиане Грее», повествователь является воплощением «субъективного импульса», однако автобиографизм «Эндимиона» иной, нежели автобиографизм первого романа Дизраэли: ведь претерпел изменения жизненный опыт самого автора. В «Эндимионе» Дизраэли бросает ретроспективный взгляд на времена своей юности и первые годы зрелых лет — взгляд человека, умудренного опытом политической и общественной деятельности — и «с помощью своего верного союзника, романтического романа» создает образ повествователя «похожего и не похожего на него» (Baker 1936: 175). Отсюда «изобретательность ума повествователя» (Schwarz 1979: 142), которая позволяет ему, например, сатирически оценить изображенную в романе железнодорожную лихорадку: «Политические связи, политическое постоянство, политические принципы — всё это исчезло, когда запахло наживой» (Disraeli 1880/II: 147–148) — или охватить единым взглядом английское аристократическое общество первых десятилетий XIX века (здесь повествователь не чужд ностальгии), сопоставляя его с тем положением, которое оно занимало на момент появления романа:

Тогдашнее аристократическое общество по сравнению с огромным нынешним было немногочисленно, однако далеко не столь разношерстно, да и состояло оно из людей более изысканных. Преимущественно в него входили аристократы — владельцы больших поместий. Они уже окончательно поглотили индийских набобов и практически полностью завладели несметными богатствами вест-индских компаний. Иногда со временем в их святилище допускался известный банкир или коммерсант, который потратил значительную часть своих сбережений на покупку земли и приобретение авторитета в парламенте, однако интенсивное вторжение новых классов в высшие сферы, хотя и было не за горами, всё же еще не началось.

(Ibid./I: 29)

Как и в других произведениях Дизраэли, поэтика «Эндимиона» соприкасается с фешенебельной беллетристикой. В романе нет недостатка внимания к экстерьерам и интерьерам роскошных лондонских и загородных особняков, пышному маскарадному празднику-турниру, который проходит под открытым небом на территории старинного замка, сияющего в лучах солнца (такой турнир действительно имел место в 1839 году в имении лорда Эглингтона и был испорчен дождем — см.: Blake 1966а: 171; Flavin 2005: 135), приемам и званым обедам, где наряду с другими изысканными блюдами подается шедевр французской кухни, приготовленный из птичек овсянок (деталь, переходящая у Дизраэли из романа в роман, см.: Braun 1981: 144). Салоны знатных дам и их гостиные служат непременным фоном, на котором разворачивается действие романа.

Возвышение Майры и Эндимиона до того положения, которое они занимают в эпилоге романа, Ричард Левин называет «волшебной сказкой, которая пострадала, как и все волшебные сказки, из-за недоверия современного читателя» (Levine 1968: 145). Сказка эта композиционно встроена в сюжет «Эндимиона». На нее указывает имя персонажа, который задает тон развитию сюжета на его заключительном этапе. «Эндимион», как и «Вивиан Грей», содержит аллюзию, связанную со сказочным миром Шарля Перро. Но, в отличие от первого романа Дизраэли, где английский лорд недвусмысленно именуется маркизом Карабасом, она используется не для того, чтобы выразить иронию автора по отношению к персонажу, а для того, чтобы подчеркнуть сказочный характер эпилога в «Эндимионе», — ведь поклонник Майры, предлагающий ей руку, сердце и корону, носит то же имя, что и король Флорестан в сказке Перро «Спящая красавица» («La Belle au bois dormant»; 1697).