Сибилла

— Так его по географии зовут, — пояснил Джаггинс.

— Только нельзя вам идти в Чертово Подворье в такую поздноту! — предостерег мастер Никсон. — Я бы скорей решил спуститься в шахту на подъемнике, ворот которого крутит пропойца Боб.

— Не христианская прогулка, — подтвердил Джаггинс.

— Они там и при свете дня ведут себя как полоумные, — бросил кто-то.

— Далеко это? — настаивал незнакомец.

— Я как-то раз за три часа дотопал, — сказал один из горняков, — только пошел я, едва с постели встал. Коли хотите увидеть эту бесову пагубу, то подоспеете как раз вовремя. Они там чистые язычники, не иначе. Я бы даже нашему пайщику не пожелал среди них оказаться: он ведь какой-никакой, а всё христианин, когда стаканчик эля опрокинет.

Глава вторая

Через два дня после того, как Эгремонт посетил домик Уолтера Джерарда, моубрейская поездка лорда Марни и членов его семейства подошла к концу, и они вернулись в Аббатство.

Есть нечто печальное в расставании с приятным обществом; и мало таких домов, погостив под крышей которых уезжаешь без ощущения какой-то внутренней пустоты. Все источники радости, которыми изобилует счастливый и уютный сельский уголок, внезапно исчезают, и это расстраивает нервную систему. Целую неделю или около того мы предавались лишь тем занятиям, которые были нам по душе, и слышали лишь то, что было нам приятно. Нашему самолюбию всячески потворствовали, все мелочные хлопоты были совершенно забыты — осталось лишь наслаждение обстановкой, без каких-либо треволнений. Мы созерцали только светлую сторону цивилизации, вкушали только спелую часть плода. Иногда наша поездка порождает еще более нежные и сладостные образы; впрочем, нет особой нужды заострять на них внимание: взгляды, которые невозможно забыть, и слова, что ласкают слух, чувство, которое покоряет душу, и кокетство, что тревожит воображение. Не важно, почему так случается, но слишком часто из загородного дома уезжаешь с довольно-таки тяжелым сердцем. Лучшее лекарство здесь — немедленно отправиться в другое подобное место, и это наш самый излюбленный метод. Увы, порой он не в нашей власти; иногда, к примеру, мы должны возвращаться к своим ларам и пенатам, которые приняли обличие ясель; и хотя домашний очаг лорда Марни никогда не обретал такого вида, присутствие его светлости, человека столь влиятельного и неутомимого, было всё же необходимо. Время, проведенное в Моубрее, доставило лорду Марни удовольствие. Там он всё делал по-своему. Его самолюбие ни разу не было ущемлено. Он задавал тон, и никто не имел возражений. Он безапелляционно провозглашал и опровергал, и его суждения не вызывали споров, а догматы принимались как единственно верные. Лорд де Моубрей был ему по душе: его светлости льстил почет со стороны столь знатной особы. Кроме того, лорд Марни любил пышность, изысканные кушанья и роскошную жизнь; однако любовь эта распространялась на все дома, кроме его собственного. Не то чтобы он был скрягой в обычном смысле этого слова, точнее сказать, он был отнюдь не простым скрягой: проницательный и коварный, он с первого взгляда определял общественный вес и цену любого человека; ему претил тот факт, что он расходует лучшие вина и великолепные яства на подхалимов и низкопоклонников, но в то же время не было никого, кто столь же явно потворствовал подхалимам и низкопоклонникам и нуждался в их обществе больше, чем его светлость. Лорд Марни обладал множеством мелких социальных пороков, но при этом — ни одной из тех маленьких слабостей, которые могли бы смягчить грубость и мерзость первых. Случись ему принимать у себя принца крови или знатного пэра — и он не пожалел бы ничего. Обязуйся он выполнить любое общественное дело в рамках своей инстанции — и его действия оказались бы выше любой критики. Однако ему нравилось потчевать викария Марни или капитана Грауса выдохшимся кларетом или расхваливать бутылку заведомо прокисшего бургундского.

Мелкие умы подвержены воздействию мелочей. Лорд Марни проснулся в крайне дурном настроении; на станции произошла задержка, что усилило его недовольство. Во время поездки по железной дороге он говорил мало и, хотя не раз порывался затеять спор, так и не смог этого сделать: леди Марни, которую порядком ужасал безрадостный образ родного дома, все-таки еще не дошла до того состояния рассудка, при котором радовалась бы компании малышки Пойнсет как полноценной замене того блестящего общества, что окружало ее в Моубрейском замке, а потому отвечала мужу любезно, но односложно; Эгремонт вел себя так же, но был еще более аскетичен: он грезил о Сибилле Джерард и еще о тысяче вещей, не менее сладостных и безрассудных.