Сибирская эпопея

На крайней восточной границе России, в портах Камчатки и Охотского моря, возвращение потерпевших кораблекрушение участников экспедиции Беринга не прошло незамеченным. Если Стеллер привез естественнонаучные результаты – заметки, эскизы и образцы, то его товарищи по несчастью привезли всю пушнину, которую им удалось сохранить во всех злоключениях. С трудом придя в себя, они описывали остров не как кладбище своих товарищей, а как эльдорадо, к которому просто необходимо организовать новые промысловые экспедиции. Если в Сибири количество промысловых животных уменьшается, охота тяжела, а цены растут, то здесь им грезится перспектива собрать сорок[44] первоклассной пушнины. Рассказы о голубых песцах, которых надо отгонять палкой из-за многочисленности, морских котиках и невероятных морских коровах, которые пасутся у берегов, оставляют казаков и местных промышленников в немом удивлении. Помощник Беринга Чириков, с большим трудом восстановившийся после лишений, сам взялся за перо, чтобы написать в Адмиралтейство в Санкт-Петербург и предложить Сибирскому приказу – центральному органу управления Сибирью, как можно скорее направить к островам у берегов Камчатки охотников, в том числе местных промысловиков и камчадалов, «кои промышлять бобров обыкновенны».¹ Сам он уже не предполагал участвовать в этой новой экспедиции. Многочисленные искатели приключений, обосновавшиеся на Камчатке, быстро поняли, что судьба им внезапно подкинула подарок. На следующее лето после возвращения экипажа Беринга, в августе 1743 года, сержант Емельян Басов снарядил на остров, где капитан-командор нашел свое последнее пристанище, небольшой, скоро построенный корабль (шитик). Петропавловский порт располагал только одной верфью, если можно так ее назвать, с очень ограниченными возможностями. На небольшой дощатой лодке, наспех скрепленной веревками, канатами и китовым усом, имевшей одну мачту с узким парусом, использовавшимся и как крыша, отправились 12 человек, в том числе два моряка из экспедиции Беринга, с задачей показывать дорогу. И такая экспедиция вышла в северную часть Тихого океана. Когда через год она вернулась, перезимовав на пустынном острове, лодка была нагружена 1 200 шкурами морских выдр (каланов) и 4 000 шкурок голубых песцов. На причале, куда пришвартовалась посудина, шкурка стоила от 30 до 40 рублей, но на китайской границе за нее можно было выручить втрое больше, – общая стоимость груза превышала 80 тысяч рублей. Годовой доход охотника был примерно сто рублей, поэтому не сложно представить реакцию и эмоции тех, кто видел возвращение с этого чудесного промысла. Тотчас началось нашествие на Командорские острова, походы за сокровищем, лежавшим в далеких просторах океана к северо-востоку, по направлению к Америке. Похоже на «пушную лихорадку»? Действительно, реальные доходы превышали прибыли золотоискателей на аляскинском Клондайке полутора веками позже во время «золотой лихорадки». Рыночная цена «золотого руна» морских животных, разложенного на палубе, ничуть не меньше, чем золота! Возбуждение охватило всех, кто мог найти хоть что-то, способное плавать. «Искусство сего морехода состоит в том, что он знает компас, затвердил курсы, коими он должен идти от одного берега до другого, и по привычке помнит виды многих мест»,² – заметили два русских морских офицера, с ужасом и изумлением описывая армаду самодельных челноков, отправившихся в бескрайние просторы без малейших навыков океанского опыта и знаний навигационной техники. Даже «Святой Петр» – гукор, на котором спаслись с неведомого острова Стеллер, Шпанберг и их товарищи, был кое-как отремонтирован и снова поставлен в строй, чтобы повторить опасный переход в обратном направлении! Действительно, большинство этих случайных моряков составляли промышленники, привычные к сибирской тайге, охотники, всегда алчущие богатых зверем краев, хотя бы и находящихся на краю света. Купцы торопливо нанимали иногда русских, иногда – коренных сибирских охотников. Впрочем, кто мог тогда отличить одних от других? Многочисленные русские также были рождены матерями-аборигенками и спокойно чувствовали себя в обществе и тех, и других. Так как крещеные камчадалы носили русские имена, их невозможно выявить в официальных списках или судовых ролях³. Новая волна пушного промысла состояла из предприимчивых метисов, типичных для Сибири той эпохи, культурно и биологически скорее аборигенов, чем русских.