Сибирская эпопея

Царь также поручил своему новому представителю в Сибири зорко следить за развитием ситуации на китайских рубежах. Уже около двух веков российско-китайская граница оставалась спокойной, и Николай не желал, чтобы положение изменилось. Правда, основания Поднебесной пошатнулись: британцы, полные решимости торговать там опиумом, разгромили китайцев, унизили их императора и добились открытия морских портов. Следовало не допустить, чтобы из-за этого чрезмерно пострадали русские интересы в Азии или на Тихом океане. Впрочем, царь и его министры были озабочены не столько Азией или Сибирью, сколько событиями в Европе – революционными выступлениями 1848 года, антимонархическими настроениями во многих европейских странах. Ну так к черту Азию и Тихий океан! Не нужно создавать там осложнений или конфликтов с другими великими державами того периода. Не переусердствовать! Во время свидания в императорском дворце царь внушал своему новому полномочному представителю, что ему не следует попусту тратить время на разъезды по этим столь обширным и диким краям. «Не думаю, что ты сможешь отправиться на Камчатку. Дорога трудная, только время потеряешь», – обронил государь. В подобной ситуации высокопоставленному чиновнику, только что получившему назначение, полагалось лишь согласиться, однако Муравьёву было не занимать характера и честолюбия, и он поверг в изумление императора своим простым, но решительным ответом: «Ваше Величество, я постараюсь отправиться туда».⁸⁵ И он сдержал свое слово[69].

Отправляясь к своему новому месту назначения, Муравьёв взял с собой и молодую жену Катрин де Ришмон, уроженку Франции. Они познакомились во время пребывания Муравьёва на водах под Кёльном и поженились всего за несколько месяцев до отъезда в Сибирь. Молодая француженка, после перехода в православие ставшая Екатериной Николаевной, разделяла многие из либеральных убеждений своего мужа. Особый интерес она проявляла к политическим ссыльным, которых было немало в новой области ее проживания. Некоторые из них были участниками выступления против царя в декабре 1825 года – «декабристами», приговоренными к пожизненному поселению в сибирской глуши после отбытия части своего срока на каторге. Другие политические появились в Сибири позже: поляки, участвовавшие в восстании 1830 года, члены интеллигентских кружков оппозиционной направленности, также приговоренные царским судом к сибирской ссылке. Вместе со своими семьями, присоединившимися к ним в этой ссылке, декабристы, отпрыски лучших аристократических семей России, образовали как бы параллельное высшее общество, с которым местные влиятельные купеческие или чиновничьи семейства старались не соприкасаться. Декабристы, по-прежнему находившиеся под надзором полиции, жили обособленно. Со временем они занялись разными разрешенными им видами интеллектуальной деятельности. Некоторые посвятили себя медицине или преподаванию, другие – краеведению или естественным наукам. Дома таких семей, как Волконские или Трубецкие, конечно, уступавшие в роскоши дворцам крупных иркутских купцов, тем не менее, были одними из самых привлекательных и блестящих в Иркутске. Супруга Муравьёва проявляла особый интерес к этим осужденным, к тому же немногим, с кем она могла поговорить по-французски. Вскоре распространился слух, что жена губернатора посещает семьи политических ссыльных и беседует с ними на своем родном языке. Поговаривали также, что Екатерина Николаевна обсуждает с декабристами разные темы и якобы собирает писания Лунина[70], одного из самых несгибаемых из них, скончавшегося на каторге тремя годами раньше. Генерал-губернатор по своему обыкновению не стал ничего опровергать, а, напротив, решил подать пример, открыто пригласив некоторых декабристов на обед в свою резиденцию. Он даже пошел дальше, приняв ряд из них на работу в свою администрацию, что строжайше воспрещалось особыми пенитенциарными правилами, разработанными для этой категории государственных преступников. Он оказывал им помощь, заботился об образовании их детей и даже брал с собой их письма, когда переезжал из одного места ссылки в другое. Все это было чревато скандалом, и, разумеется, недруги генерал-губернатора поспешили донести в Петербург о странном поведении и дурных знакомствах нового представителя государя. Последний, не проявлявший особой снисходительности к тем, кто некогда пытался свергнуть его, тем не менее продолжал доверять Муравьёву. Когда генерал-губернатор, принужденный центральными властями объясниться по поводу этих наветов, заявил в свое оправдание, что нет «никакой причины вечно держать их [ссыльных] в стороне от общества, ведь по своему воспитанию, нравственным качествам и нынешним политическим убеждениям они имеют право быть его полноправными членами»,⁸⁶ самый консервативный царь в XIX века закрыл дело, собственноручно сделав краткую, но любопытную пометку: «Благодарю. Муравьёв меня понял»[71].