Сибирская эпопея

Николай Муравьёв, непосредственно причастный к этой секретной операции, не мог усидеть дома и прибыл в порт Аян на Охотском море, чтобы присутствовать при развязке драмы. Его жена Екатерина пожелала сопровождать его в этой долгой, изнуряющей поездке, где, как она понимала, решается судьба супруга. В Аяне среди зашедших в порт моряков ходили самые фантастические слухи: к примеру, рассказывали, будто «Байкал» затонул в Тихом океане. И вот, когда 3 сентября 1849 года паруса транспорта показались на горизонте, Муравьёв сел в лодку и приказал грести навстречу Невельскому, которого он не видел с самого отъезда из Петербурга. «Невельской! Откуда вы явились?» – крикнул Муравьёв из шлюпки, как только его голос можно было услышать на корабле, и в вопросе чувствовалось сильное волнение. Встав на юте, капитан прокричал ему в ответ: «Ура! Ваше Превосходительство, Сахалин – остров, вход в лиман возможен для мореходных судов с севера и с юга, вековое заблуждение рассеяно!»¹⁰⁸ Шлюпка взорвалась от радости, и крики «Ура, ура, ура!» огласили бухту.

Едва встретившись, Муравьёв и Невельской, полные эйфории, отдались полету фантазии. Завтра, мечтали они, Россия приступит к колонизации этих берегов, займет и сделает процветающим бассейн Амура, который станет пуповиной между Европейской Россией и тихоокеанскими владениями. Здесь Россия создаст свою собственную Калифорнию! Она бросит вызов британской сверхдержаве! Поневоле придется смириться даже китайцам, следов которых Невельской ни разу не обнаружил за несколько недель обследования устья Амура. Ни минуты не сомневаясь, что их ожидает благосклонный прием, они пустились через всю Сибирь в долгий обратный путь в столицу.

В Петербурге их окатило ледяным душем. Нессельроде был вне себя от ярости, консерваторы подняли вопль об оскорблении Величества и неповиновении приказам императора. Они обвинили Невельского и Муравьёва в опасном подрыве отношений с Китаем. И, что было еще хуже для прожектов обоих героев, капитан «Байкал» был обвинен в распространении лживых измышлений. Согласно свидетельствам, поступавшим ранее, китайцы усилили берега Амура многочисленными крепостями и значительной армией. Как посмел Невельской утверждать, что среди лагун, отмелей и заболоченных берегов ему попалось лишь несколько гилякских селений, не принадлежащих ни одному суверенному государству? Амурский комитет, специально созданный для выработки и проведения российской политики в этой части света, собрался на экстренное заседание, обвинив Невельского во лжи, и потребовал, чтобы он был немедленно и с позором разжалован.

В высших эшелонах российской власти и правительстве завязалась жестокая борьба. Муравьёв и его союзники, разумеется, безоговорочно встали на защиту капитана, объявленного ими героем, и потребовали вмешательства самого государя. Как это не раз уже повторялось в истории покорения Сибири и как это будет еще происходить в последующие десятилетия, самые яростные баталии развернулись в Петербурге. Анархист Бакунин в письме Герцену, жившему в эмиграции в Европе, написал по поводу Муравьёва: «Петербург, весь высший официальный мир его ненавидит; в Третьем отделении[77] он записан как архикрасный».¹⁰⁹ Характер Муравьёва отнюдь не способствовал его избавлению от этой дурной репутации: по свидетельству близких, с годами он становился все более вспыльчивым, неуравновешенным, авторитарным, капризным, жестким и пребывающим на грани нервного срыва вплоть до того, что выдержка изменяла ему всякий раз при упоминании имени Нессельроде. Муравьёв желал, чтобы ему предоставили свободу действий, наделив всей полнотой власти на месте. В разговорах с близкими он вздыхал о славных временах XVI–XVII веков, когда казаки могли овладеть сибирскими просторами, не будучи «опутанными Сенатом или департаментами».¹¹⁰ Теперь же никто не был готов взять на себя столь непомерный риск. На одном из докладов восточносибирского генерал-губернатора с требованием предоставления ему большей автономии ради блага Империи царь даже в ярости написал: «Вздор!»¹¹¹ А во время одной из бесед с ним Николай I отпустил язвительный комментарий: «Ах, Муравьёв, ты, право, когда-нибудь сойдешь с ума от Амура!»¹¹²

Эта борьба с петербургской администрацией – источник всех битв Муравьёва, которому до самого конца пребывания на генерал-губернаторском посту приходилось делить свое время между новыми краями, постепенно присоединяемыми к России, и столичными салонами, где он должен был сражаться не менее решительно, добиваясь признания и поддержки своих действий. Лето он проводил на Амуре или на Дальнем Востоке, зиму – в Петербурге, а промежутки между этими периодами – в бесконечных переездах, преодолевая тысячи километров в санях: это было в интересах дела, но под конец подорвало его здоровье. К моменту отставки, согласно его помощнику Венюкову, он наездил по сибирским дорогам в общей сложности более 120 000 км верхом или в обычных повозках.¹¹³