Сибирская эпопея

Сибирские шестидесятники находились на историческом перепутье. В то время как их товарищей увлекали революционные движения всякого рода, провинциалы с далекого края империи выступали против иных несправедливостей. Они обличали хроническую отсталость своего региона, отведенную ему роль исправительного учреждения для изгоев общества и колониальную эксплуатацию его ресурсов, подлинные масштабы которой начали им открываться. У студентов этой группы, заброшенных судьбой в столицу, стало формироваться сибирское самосознание, и постепенно они ощутили свою особость. От прочих русских их по большому счету отличал дух первопроходчества, вольницы, предприимчивости, открытости к бескрайним таежным и океанским просторам, но также отпечаток насилия, каторги и притеснений.

В целях взаимопомощи петербургские сибиряки вскоре объединились в подобие землячества, названное ими «Сибирским кружком». Поначалу это были собрания, проводившиеся по установленным дням и сопровождавшиеся употреблением пива и исполнением студенческих и народных песен. Кроме того, была основана касса взаимопомощи для самых нуждающихся. Мало-помалу на петербургских вечерах зазвучали и политические речи, окрашенные сибирским патриотизмом. Сибирское областническое движение – патриотическая и социальная реакция на режим имперского угнетения, парадоксальным образом зародилось под крышами Петербурга, в плохо отапливаемых студенческих комнатах.

На одном из четвергов «Сибирского кружка» произошла первая встреча двух студентов, каждого из которых впереди ожидала незаурядная судьба: речь идет о двадцатишестилетнем Григории Потанине и Николае Ядринцеве, которому тогда было всего 19 лет. Оба они были типичными представителями сибирского студенчества. Привычки Григория Потанина отдавали чем-то монашеским: по рассказам его друзей, он предпочитал голодать днями напролет, но не отказываться от покупки книг, к которым испытывал настоящую страсть. Он был худым, носил маленькие круглые очки в металлической оправе, бороду стриг клинышком по студенческой моде того времени. Высокий, открытый лоб и зачесанная назад шевелюра довершали его облик интеллигента. А между тем Григорий Потанин был казаком, казачьим сыном, родившимся в бедной станице на берегу Иртыша. Подружившись с одним киргизом, сыном старейшины рода, он выучил киргизский и казахский языки, открыл для себя обычаи кочевников и мог часами слушать их сказки и традиционные песни. Интерес к культурам коренных народов он пронесет до конца своих дней, что сделает его одним из крупнейших географов и исследователей Сибири. Молодой казак, по уставу обязанный отслужить 25 лет в войске, сумел уклониться от службы и поступить в университет. Потанину в этом помог войсковой доктор, придумавший ему болезнь – грыжу, чтобы его признали негодным к кавалерийской службе. «Доктор, вручая мне свидетельство, напутствовал: „Так что не забудьте – грыжа у вас в левом боку, запомните – в левом!“»¹⁹⁰ – любил растроганно рассказывать Потанин.

Николай Ядринцев, соратник Потанина, с которым тот познакомился в «Сибирском кружке», происходил из совсем иного мира. Если Потанин сумел поступить в университет благодаря счастливой случайности и своей необыкновенной целеустремленности, то Ядринцева уже с нежного возраста к этому готовили его деятельные, просвещенные родители из мелких купцов, не жалевшие средств на образование сына. «Меня рано учили танцевать и французскому языку в двух пансионах. Я десяти лет уже напоминал маленького джентльмена»,¹⁹¹ – вспоминает Ядринцев в своей «Автобиографии». В доме Ядринцевых часто принимали политических ссыльных – декабристов или польских интеллигентов, навечно высланных со своей родины, в семье имелась одна из немногих в Омске библиотек, и еще подростком ему доводилось присутствовать при жарких спорах. Вот что он говорит о своей юности: «А тут еще свет и приток великих европейских идей, о которых мы и не слыхали. Мы в первый раз услыхали о прогрессе, о человеческом братстве, о лучших стремлениях человека. Мы были дети дальней семьи русского общества, его глухой стороны, для которой был неизвестен целый мир. На нас хлынуло все разом: европейская жизнь, история и идеи, волновавшие Европу полвека. Руссо и Вольтер, Дидро и Даламбер, Кондорсе – все для нас было ново».¹⁹²