Сибирская эпопея

Воспоминание о встрече казака и провинциального интеллигента врезалось в память младшего из них: «Я застал Потанина, – пишет Ядринцев, – в квартире на Васильевском острове; помню его почти всегда расхаживавшего с книгою по комнате, увлеченного естествознанием, но читавшего также много тогдашней литературы и знакомого уже с общественными вопросами. С первого разговора, я помню, речь зашла о сибиряках в Петербурге и о необходимости перезнакомиться, вспоминать родину и придумать, чем мы можем быть ей полезны. Идея сознательного служения краю в тот момент, когда в Европейской России пробуждалось то же самосознание, вот идея, которая легла в основу нашего сближения»¹⁹³. Очень скоро молодые люди стали неразлучны. Они без слов понимали друг друга, ощущали одну и ту же привязанность к своей родной Сибири и были готовы выступить в крестовый поход за признание своих прав. Ядринцев о Потанине: «В беседах с Потаниным я не только сходился, но и увлекался его умом, его планами, и он был для меня первым ментором, наставником, он же определил мое призвание. Я фанатически последовал его патриотической идее, и мы начали развивать мысль среди товарищей о необходимости группирования. Идея соединиться сибирякам в Петербурге и перезнакомиться привлекала своею новизною и оригинальностью».¹⁹⁴ Потанин о Ядринцеве: «В нашей маленькой компании Ядринцев был самый прирожденный журналист. Я почувствовал, что он пойдет во главе сибирского движения, которым уже веяло в воздухе, и что мне предстоит сделаться только его помощником».¹⁹⁵

В «Сибирском кружке» царил дух фрондерства, озорства и патриотизма одновременно, что напоминало крупные студенческие объединения того же периода в Германии или Швейцарии. За тем лишь исключением, что патриотизм здесь был сибирский, поэтому вместо идеи национального единства, о котором мечтали в других частях Европы, интеллектуальные беседы под руководством Николая Ядринцева и Григория Потанина вели к осознанию сибирской самобытности, отличной от Европейской России. Постепенно, от беседы к беседе, политизированность студентов нарастала. Они задались целью осуществить у себя в Сибири, которую отныне считали своей родиной, революционные идеи, модные тогда в университетской среде. «Вместо страны несчастной, слышавшей только звон цепей и проклятия ссыльных, мы представляли ее себе населенною, свободною, жизнерадостною и ликующею. Мы назвали эту страну «страною будущего», подобно Америке и Австралии».¹⁹⁶ Этот областнический кружок не имел какой-либо политической программы, считая себя скорее интеллектуальной колыбелью великой идеи, нежели революционной партией или организацией. Своей задачей областники ставили не столько освобождение Сибири, сколько насаждение там образования. Необходимо было помочь Сибири осознать свое прошлое, настоящее и будущее, в котором, как они верили, ее непременно ожидает процветание. Следовало открыть Сибири глаза на ее самобытность, придать ей уверенность в себе, в чем она так нуждалась. По их мнению, главным было сформировать и развить подлинно сибирскую интеллигенцию, отсутствие которой представлялось им одной из главных причин отсталости региона. Требовалось создать в Сибири этот образованный, культурный слой, являющийся носителем более высоких ценностей и призванный стать хребтом нации. Требовалось сформировать элиту, которая пробудит ее, эту нацию. По убеждению молодых сибиряков, заброшенных судьбой в Петербург, уже одного существования этой когорты апологетов разума было бы вполне достаточно, чтобы и другие обитатели региона обрели затем естественным путем самосознание и достигли процветания, неразрывно связанного с самосознанием. Ведь отказывая сибирякам в доступе к культуре и идеям, российский режим тем самым укреплял свою колониальную власть. По воспоминаниям Ядринцева, «впервые на этих собраниях раздался вопрос о значении в крае университета и необходимости его в Сибири <…>. Здесь же, в товарищеских разговорах, развивалась мысль о необходимости подготовки к будущей деятельности в Сибири, о необходимости изучать край, читать о нем сочинения, являлась мысль составить библиографию книг сибирских <…>. Говорили о будущем журнале, газете, словом, вопросы росли».¹⁹⁷