Сибирская эпопея

Окна дворца были ярко освещены, по примыкающей к нему площади бесконечно курсировали солдаты и офицеры, сопровождающие арестованных заговорщиков на допросы. Известие о заговоре дошло до Николая за несколько часов до коронации, и он успел вызвать гвардейские полки, подавившие мятеж. Его брат и предшественник на престоле, Александр I, недавно скончавшийся в Таганроге, тоже неоднократно получал от Особой канцелярии уведомления о появившихся в офицерских кругах разных областей Российской империи тайных обществах, стремящихся к смене режима, а возможно, и к убийству царя.

По этой причине молодого императора Николая I удивило не столько существование заговора, сколько участие в нем представителей знатнейших военных и аристократических родов. Достаточно привести лишь несколько имен: такие люди, как Трубецкой, Муравьёв[123], Анненков или Волконский, – выдающиеся деятели императорской России, сделавшие карьеру 10–20 лет назад во время войн с Наполеоном и снискавшие славу благодаря собственному мужеству и полученным ранам. Салоны этих мятежных семей собирали аристократическую, интеллектуальную и артистическую элиту столицы, туда были вхожи и члены императорской семьи, и иностранные дипломаты. Теперь их имена неразрывно связаны с этим декабрьским днем: участников самого заметного мятежа в истории императорской России назовут декабристами.

Как это получилось? Как удалось привлечь на сторону измены самых доблестных офицеров России? Почему на такой риск пошли дворяне, которым были гарантированы слава, богатство и обеспеченное будущее? Царь хотел понять причину, и в этот вечер он прервал переписку с братом только для того, чтобы самому выслушать заговорщиков, которых привели к нему на допрос. Его письмо – своего рода репортаж в прямом эфире из дворца: «В настоящее время в нашем распоряжении находятся трое из главных вожаков», – пишет он в начале письма. Потом, через несколько строчек, добавляет после явного перерыва: «В настоящую минуту ко мне привели еще четырех из этих господ»¹.

Один за другим главные заговорщики поднимались по ступеням Зимнего дворца и представали перед царем, непрерывным потоком шли доносы, признания и аресты. Этот необыкновенный разговор лицом к лицу продолжался днем и ночью. До нас он дошел в пересказе самих участников событий. Одним из первых к царю привели 23-летнего лейтенанта Ивана Александровича Анненкова, отпрыска одной из самых уважаемых московских семей. В тот роковой день он был на Сенатской площади, но в той части войск, которая сохранила верность императору и противостояла его мятежным товарищам[124]. Тем не менее, быстро стало известно о его принадлежности к одному из тайных обществ, стоявших у истоков восстания. Так он оказался в одном из залов императорского дворца, где, по его собственному свидетельству, «я нашел двух своих товарищей по полку: Александра Муравьёва и Арцыбашева. <…> Кроме нас троих, в зале была толпа генералов и придворных. <…> Через несколько времени одна из дверей залы растворилась и в ней показался Николай Павлович, со словами: «Подите сюда». Я снова был поражен странною бледностью его лица». Разумеется, фамилия Анненкова была знакома государю. К тому же он знал и самого стоявшего перед ним молодого офицера и сразу напомнил ему о милости покойного Александра I, которой тот был удостоен несколько лет назад, после того как убил противника на дуэли. По свидетельству Анненкова, допрос продолжался следующим образом: «– Были вы 12 декабря у Оболенского? Говорите правду, правительству все известно. – Был. <…> – Если вы знали, что есть такое общество, отчего вы не донесли? – Как было доносить, тем более, что многого я не знал, во многом не принимал участия, все лето был в отсутствии, ездил за ремонтом. Наконец тяжело, нечестно доносить на своих товарищей». На эти слова государь страшно вспылил: – «Вы не имеете понятия о чести!» – крикнул он так грозно, что Анненков, как пишет, невольно вздрогнул. – «Знаете ли вы, что заслуживаете? – Смерть, государь. – Вы думаете, что вас расстреляют, что вы будете интересны, нет – я вас в крепости сгною!» Солдаты увели Анненкова, и в комнату втолкнули его товарища Александра Муравьёва. Он был очень молод, застенчив и немного заикался. Государь задал ему те же вопросы. Муравьёв, вероятно, сконфузившись, начал отвечать по-французски. Но едва он произнес: Sire, как государь вышел из себя и резко ответил: «Когда ваш государь говорит с вами по-русски, вы не должны сметь говорить на другом языке».²