Сибирская эпопея

Мария Волконская добралась до Нерчинска в феврале 1827 года. Ее муж Сергей находился там уже четыре месяца вместе с семью другими высокопоставленными участниками заговора. Согласно инструкции из Санкт-Петербурга, они были отправлены на рудник вдали от больших дорог и китайской границы. Местная администрация выбрала для них Благодатский рудник, в нескольких километрах от местопребывания начальника рудников – Нерчинского Завода. Около ста лет назад там было открыто месторождение серебра, и с тех пор его добыча велась в горизонтальной шахте, разрабатываемой в склоне холма.³² Волконский и его товарищи, закованные в кандалы, работали в шахте с пяти до одиннадцати часов утра и должны были извлекать по 50 кг серебряной руды в месяц. Как и на других серебряных и свинцовых рудниках, работа в плохо проветриваемой шахте была изнурительной и вредной для легких. Продолжительность жизни каторжников, прикованных цепью к скале или к тележке, была крайне низкой. Комендант каторги сообщал, что никто из этих людей не знал ничего, кроме русского языка и других наук, входящих в дворянское образование, а некоторые владели иностранными языками.³³ Уже через два месяца после прибытия некоторые из декабристов харкали кровью.

Сама тюрьма находилась у подножия высокой горы. «Это была бывшая казарма, тесная, грязная, отвратительная», – пишет Мария Волконская, преодолевшая путь в 6 600 км через всю Россию. В тюрьме имелось два помещения, одно из которых заняли декабристы. Княгиня отправилась туда сразу же в день прибытия: «Вдоль стен комнаты находились сделанные из досок некоторого рода конуры или клетки, назначенные для заключенных <…>. Отделение Сергея имело только три аршина в длину и два в ширину; оно было так низко, что в нем нельзя было стоять; он занимал его вместе с Трубецким и Оболенским. <…> Бурнашев [начальник рудников] предложил мне войти. В первую минуту я ничего не разглядела, так как там было темно; открыли маленькую дверь налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страдания. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом – его самого. Бурна-шев, стоявший на пороге, не имея возможности войти по недостатку места, был поражен изъявлением моего уважения и восторга к мужу, которому он говорил «ты» и с которым обходился, как с каторжником».³⁴

* * *

Пожизненная ссылка декабристов в Сибирь вызвала сочувствие в обществе, отъезд же вслед за ними их жен вошел в историю. Не только Мария Волконская решилась перенести тяготы долгих недель дороги на Сибирском тракте. На несколько недель раньше нее выехала Екатерина Трубецкая, жена самого высокопоставленного из заговорщиков. Сразу за ней последовала Александра Муравьёва. 11 женщин пожертвовали всем, включая своих уже рожденных детей, чтобы разделить каторжную судьбу своих мужей. 11 молодых женщин, девяти из которых не было и 30 лет[129], а самой молодой было всего 18. Им пришлось порвать все связи с Россией и с Европой, а некоторым из них – и с собственной семьей. Их отъезд не предполагал возвращения, они знали, что царь не простит офицеров, поклявшихся убить его в случае необходимости. Императорское помилование было не столько надеждой, сколько иллюзией. Мария Волконская писала: «Первое время нашего изгнания я думала, что оно, наверное, кончится через 5 лет, затем я себе говорила, что будет через 10, потом через 15 лет, но после 25 лет я перестала ждать».³⁵

Пассивное сопротивление, выразившееся в верности этих женщин мужьям, произвело большое впечатление на умы. Прежде всего в России, где немалая часть интеллигенции и мещанства и так сочувствовала идеям декабристов. Решение женщин следовать за ними стало еще одним подтверждением их честности, оно как бы доказывало, что эти люди и их ценности стоят такой огромной жертвы их молодых жен. Вопреки всем усилиям цензуры, декабристы и их подруги стали героями многочисленных стихов и романов, самые известные из которых принадлежат Пушкину. В следующем поколении им посвятил свое произведение поэт Николай Некрасов,³⁶ а позже – Лев Толстой. Собрав внушительную библиографию по этой теме, Толстой написал несколько глав романа, который планировал назвать «Декабристы». Правда, когда он понял, что корни декабристского движения 1825 года уходят в историю наполеоновских войн и связаны с европейским опытом молодых офицеров императорской армии, он предпочел изобразить эту историческую эпоху в своем главном романе «Война и мир». Тем не менее еще в 1870-е годы он собирался сделать роман «Декабристы» продолжением «Войны и мира», но этот план так и остался нереализованным.