Сибирская эпопея

В Сибири жены декабристов селились в избах неподалеку от ограды острога. Администрация рудников разрешала им 2–3 свидания с узниками в неделю. Когда заключенных перевозили с места на место, каждый раз за сотни километров, жены безропотно следовали за ними, собирая свои скудные пожитки и каждый раз обустраивая жизнь заново. У них не было ни слуг, ни денег, и условия жизни были суровыми: их повседневное меню составляли крупяной суп, черный хлеб, квас и пшеничная каша. Прибытие молодой француженки, которая умела готовить лучше, чем эти светские дамы, и привыкла к жизни в нищете, скрасило их существование. Днем они прогуливались за оградой острога, ожидая прохода каторжников на рудник. По вечерам штопали, читали или писали бесчисленные прошения: разумеется, начальникам рудников и каторги, но также министрам, чиновникам высшего ранга, влиятельным посредникам, придворным, друзьям и родственникам придворных с целью добиться смягчения режима для своих мужей. Все прошения проходили цензуру, вычеркивавшую из текста все, что считалось ненужным. Потом этим Пенелопам оставалось лишь ждать возможного ответа.

Настойчивость изгнанниц, присутствие среди них иностранок, вмешательство высокопоставленных персон при дворе в итоге оказали нужное действие. После 11 месяцев мучений с осужденных было снято требование работы в шахтах рудников. Через три года им разрешили снять кандалы. Момент, когда кузнец снял их, отпраздновали с особым волнением: это был не только конец адских физических мук, но и символический момент окончания статуса каторжников, которые теперь стали просто ссыльными заключенными. Это была не царская милость, а исключительная привилегия для участников заговора декабристов. В их пользу свидетельствовал статус аристократов и офицеров, а также исключительно дисциплинированное поведение. Только Михаил Лунин, холостяк со стальным характером, отказывался от самой идеи просьбы о смягчении режима и продолжал критиковать государя и власть, демонстративно насмехаясь над цензурой. Он был повторно приговорен к каторжным работам, на этот раз ему достался самый страшный Акатуйский рудник. Как писал французский хроникер Лануа, это было последнее пристанище самых закоренелых преступников и мятежных каторжников. Само это название в Сибири произносили с невыразимым ужасом.⁴² Лунин скончался (или был убит?) в Акатуе 3 декабря 1845 года, 20 лет спустя после восстания декабристов.

Тем временем режим содержания его товарищей постепенно смягчался. Им разрешили проводить ночь с женами за пределами острога. Когда несколько месяцев спустя некоторые из женщин забеременели, комендант узнал об этом из их переписки и возмутился. «Позвольте вам сказать, сударыни, – заявил он раздраженным тоном, обращаясь к будущим матерям, в том числе к француженке Полине Анненковой, которая сообщает об этом в своих воспоминаниях, – что вы не имеете права быть беременными!» Поскольку они были оскорблены и протестовали, он добавил: «Когда у вас начнутся роды, ну, тогда другое дело».⁴³ Дети родились. Началась борьба за то, чтобы им позволили сохранить фамилии и отчества: царь хотел лишить детей отступников их имени. Но со временем запретов и лишений становилось меньше. Полина Гебль-Анненкова даже писала: «Надо сознаться, что много было поэзии в нашей жизни».⁴⁴ Теперь большинство «государственных преступников» стали ссыльнопоселенцами и стремились извлекать пользу из своего вынужденного пребывания в Сибири, способствуя расцвету интеллектуальной жизни в этих краях. Эти удивительные жители Сибири не планировали уезжать, в отличие от многих чиновников. Одни увлеклись опытами в области сельского хозяйства, другие занялись преподаванием, многие стали основателями краеведческих, исторических и ботанических обществ, которые расцвели по всей Сибири. Их активность стала еще заметнее с приездом нового губернатора Муравьёва, который не боялся поощрять их деятельность, встречался с ними и даже пригласил некоторых из них работать в своей администрации. Когда в свою очередь в сибирской тюрьме оказался заключенный Достоевский, декабристы уже считались аристократами каторги: «… эти-то ссыльные в продолжение тридцати лет умели поставить и зарекомендовать себя так по всей Сибири, что начальство уже по старинной, преемственной привычке поневоле глядело в мое время на дворян-преступников известного разряда иными глазами, чем на всех других ссыльных».⁴⁵