Сибирская эпопея

В Европе, в частности во Франции, общественное мнение тоже взволнованно следило за трагической историей сосланных на каторгу русских офицеров и их жен. В конце концов, ведь они были наказаны за то, что отстаивали европейские идеалы Просвещения и Революции. Накал страстей только усиливался из-за того, что среди добровольных сибирских изгнанниц было две француженки. В отличие от своих русских сестер по несчастью, принадлежавших к лучшим семьям, обе они были скромного происхождения. Камилла Ле Дантю, в замужестве Ивашева, самая молодая из жен декабристов, была дочерью французской гувернантки семейства Ивашевых. Полина Гебль, получившая при крещении имя Прасковья, была дочерью офицера наполеоновской армии родом из Лотарингии, убитого в Испании. Вынужденная самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, она устроилась в модную лавку в Санкт-Петербурге, где и встретила Ивана Анненкова, ставшего отцом ее ребенка. Этот молодой дворянин, наследник одного из самых знатных московских домов, был арестован раньше, чем успел сдержать свое обещание и жениться на ней. Теперь его было не узнать: худой, обросший бородой, в заштопанной шинели, подвязанной простой веревкой, он подметал тюремный двор.

Полина безумно любила своего аристократа и была полна решимости выйти за него замуж любой ценой. Когда ее возлюбленный только ждал приговора в застенках Петропавловской крепости, она ухитрилась тайно передать ему записку со словами: «Я пойду за тобой в Сибирь». Поскольку она не была его женой, отъезд был ей запрещен, и модистка потратила несколько месяцев, добиваясь личной встречи с императором, чтобы он разрешил ей провести остаток дней в Сибири, в месте, которое министр Нессельроде называл «дно мешка, конец света». В конце концов ей удалось увидеться с царем во время одной из его поездок в провинцию, куда ей пришлось поехать специально. В своих воспоминаниях Полина пишет: «Николай Павлович взглянул на меня тем ужасным, грозным взглядом, который заставлял трепетать всех. И, действительно, в его глазах было что-то необыкновенное, что невозможно передать словами. Вообще, во всей фигуре императора было что-то особенно внушающее. Он отрывисто спросил: «Что вам угодно?». Тогда, поклонившись, я сказала: «Государь, я не говорю по-русски, я хочу получить милостивое разрешение следовать в ссылку за государственным преступником Анненковым». – «Это не ваша родина, сударыня. Может быть, вы будете очень несчастны». – «Я знаю, государь, но я готова на все».³⁷

Когда она приехала на каторгу, Мария Волконская встретила ее там и ввела в общество изгнанниц. «Она кипела жизнью и веселием и умела удивительно выискивать смешные стороны в других», – пишет Волконская. «Тотчас по ее приезде комендант объявил ей, что уже получил повеление его величества относительно ее свадьбы. С Анненкова, как того требует закон, сняли кандалы, когда повели в церковь, но, по возвращении, их опять на него надели. Дамы проводили м-ль Поль [на самом деле Полину] в церковь; она не понимала по-русски и все время пересмеивалась с шаферами».³⁸

Жертва этих молодых женщин, полных страсти, и мученичество их мужей-идеалистов вызывало во Франции пылкое сочувствие. Уже в 1827 году Стендаль упомянул их в своем первом романе «Арманс».³⁹ В 1843 году, вскоре после волны репрессий Российской империи в Польше при подавлении восстания 1830–31 годов, вызвавших в Европе всеобщее возмущение, Адольф де Кюстин опубликовал свои путевые записки «Россия в 1839 году» – бестселлер того времени, в котором нарисован малопривлекательный образ империи Романовых. Де Кюстин возмущался судьбой жен ссыльных офицеров, в частности княгини Трубецкой. Он писал, что все мужья, сыновья, женщины и вообще все смертные должны были бы поставить памятник этой идеальной жене и петь ей хвалу. Ее следовало бы воспевать перед святыми, но никто не смел назвать ее имя в присутствии царя!⁴⁰ Позже Альфред де Виньи посвятил трагедии декабристов поэму «Ванда». Но самым знаменитым и популярным защитником сибирских каторжников стал Александр Дюма, который в своем «Учителе фехтования» (1840)⁴¹ описал удивительные приключения модистки Полины Гебль и представил ее героиней романа, в котором он словно предъявлял обвинение российскому режиму. Книга была запрещена в России, а Дюма потерял право въезда в страну, получив его обратно лишь от преемника Николая I.