Сибирская эпопея

Ссыльная из Селенгинска, случайно познакомившаяся с Кеннаном и рекомендовавшая удивительного гостя своим товарищам по каторге, была человеком неординарным. Она происходила из провинциальной аристократической семьи. Ее родители, люди очень набожные, не оставались равнодушными к социальной несправедливости. Екатерина очень рано начала бунтовать против установленного порядка. Брак с молодым польским аристократом, не принесший ей счастья, потом рождение ребенка, к которому она не испытывали любви, подтолкнули ее присоединиться к социальной и политической борьбе, которая уже вовсю разгорелась в России 1890-х годов. Как и многие другие воодушевленные этой борьбой молодые люди, она отправилась «в народ» – в деревню, чтобы подготовить крестьянскую революцию, казавшуюся уже близкой. Столкновения с крупными землевладельцами, преподавание в деревенских школах, создание крестьянских ссудных касс составляли ее будни на протяжении лет десяти. Постепенно она начала разочаровываться в народе, который оставался пассивным. Режим стал ужесточаться, и она ушла в подполье. И вот уже молодая женщина бороздит дороги России и Украины, пропагандируя среди крестьян идеи революции, раздавая запрещенные политические газеты, пытаясь убедить самых бедных своих слушателей, жадно впитывавших ее пламенные речи, направленные против крупных землевладельцев, что «царь-батюшка» и есть основа этой несправедливой системы и что от него нужно избавиться. Брешковская стала известна в кругах политической оппозиции как одна из самых талантливых пропагандистов из народников. Екатерине было 30, когда ее арестовала полиция. Началась ее новая карьера – карьера политической заключенной, долгая и мучительная, поскольку в совокупности она провела в крепостях, тюрьмах, на каторге и в ссылке 32 года. Когда Кеннан познакомился с этой цветущей женщиной, у нее за плечами был уже один из самых громких политических процессов того времени, так называемый «процесс 193-х»[131]. Она провела четыре года в одиночке, закованная в кандалы, в Петропавловской крепости в Петербурге, после чего приговорена к пяти годам каторги в Каре, а за попытку бегства – к 400 ударам плетьми с кожаными ремнями – наказанию, наводившему ужас на каторжан. Впервые в истории России к этому страшному испытанию была приговорена женщина, что сразу сделало ее знаменитой. Врач, осматривавший Брешковскую до исполнения наказания, твердо вознамерился объявить, что здоровье не позволяло ей вынести подобную пытку, однако она настаивала на том, что к ней следовало отнестись, как и к ее товарищам. Впоследствии она объясняла, что, объявив ее слишком слабой для этого наказания, власти хотели создать прецедент и напугать других женщин. И Брешковская ответила, что чувствует себя достаточно сильной и что суд не имеет права выносить приговоры, которые не желает затем исполнять.⁷² Несмотря на это, боясь общественного мнения, власти так и не решились привести приговор в исполнение.

Жившая в глубокой изоляции ссыльная, с которой познакомился и побеседовал восхищенный американский журналист, стала впоследствии одним из организаторов партии социалистов-революционеров (эсеров), политических защитников порабощенного крестьянства. Влияние этой партии росло. Со временем – в недолгий демократический период начала XX века – она стала самой мощной партией России. Екатерина Брешковская была членом ее тайного штаба, ее Центрального комитета (ЦК). Ее привлекал марксизм, ставший для большинства оппозиционеров безусловным инструментом осмысления мира, но при этом она оставалась глубоко привержена интересам крестьян, среди которых жила с самого детства и с которыми много общалась и в унылых сибирских деревнях. Она рассказывала Кеннану о своей борьбе, об ужасных условиях жизни ее товарищей по каторге. Она защищала свободу. Американец был заворожен. Брешковская вдохнула новую жизнь в его репортаж. Кеннан больше не был просто наблюдателем и рассказчиком, которым мыслил себя, покидая Соединенные Штаты. Он стал свидетелем. Теперь Кеннан намеревался поведать миру о российской исправительной системе и об обращении с политическими заключенными. Издатель, с которым переписывался журналист и которому он в деталях рассказывал о своих встречах с политическими ссыльными, оценил новый подход своего «специального» корреспондента на сибирской каторге: «Эти нехитрые рассказы вызовут возмущение всего цивилизованного мира. Они произведут такое же впечатление, какое в свое время произвела в нашей стране «Хижина дяди Тома». Скажите этим людям, чтобы они не отчаивались, что день освобождения приближается».⁷³