Сказание о пальме

— Нет, товарищ Петров, я не намерен ввергать Владимира Ильича в изумление таким письмом. Видите ли, он всегда доверял мне самостоятельно решать самые коренные вопросы, сообразуясь с положением дел на месте. Например, после победы над мусаватистами мы самостоятельно организовали местное правительство, потом провели национализацию нефтяной промышленности, флота и банков при довольно сильном сопротивлении некоторых товарищей из Москвы. Тогда я писал Ленину: «Нам здесь лучше видно положение: полагайтесь на нас». Да и наступление наше на фронте мы начали вопреки совету Ленина — укрепляться в Баку и ждать лучших времен... Поэтому данный вопрос я должен решить сам, а я, в свою очередь, возлагаю решение на вас. Подумайте: считаете ли вы в создавшихся условиях возможным взять на себя ответственность если не за все, то хотя бы за военные дела?

Шаумян подождал ответа, но Петров молчал, потупив взор. Тогда Степан Георгиевич поднялся с места.

— Уверяю вас, Григорий Константинович, что вы очень поднялись в моих глазах, воздержавшись от немедленного ответа на этот вопрос. Вы были бы просто несерьезным человеком, если бы с ходу, не разобравшись в местной политической обстановке, решились расхлебывать ту кашу, которую заварили другие. Поэтому давайте условимся: вы поживите здесь недельку, осмотритесь, и, если после этого у вас еще останется желание воспользоваться вашим мандатом, мы снова вернемся к этому вопросу...

А потом он сидел в одиночестве, откинувшись на спинку стула, в полном изнеможении. Он был готов ко многому, но такого удара, такого краха он не ожидал... Он ни минуты не сомневался, что Сталин задержал войска в Царицыне потому, что там обстановка еще тяжелее. «Вся наша беда в том, — думал он, — что мы находимся на отшибе, на самом краю света, и войска, направленные к нам, по дороге неизбежно оказываются втянутыми в боевые действия. Но правильно ли они там определяют — что важнее для революции?.» Шаумян вспомнил свой разговор с Коргановым о том, какие важные изменения в судьбах революции могут вызвать войска, присланные из России, победа в Закавказье... Но если даже оставить вопросы стратегии, то разве для революции наша нефть, наш мазут и бензин менее важны, чем хлеб? В особенности сейчас, когда донецкие шахты заняты врагом! Без горючего остановится и промышленность, и транспорт, да и тот же царицынский хлеб не попадет в Москву и Питер. Шесть полков?.. Господи, хотя бы два, пусть даже один полнокровный советский полк с верным командным составом!..

У Шаумяна впервые вкралось сомнение: быть может, во всем виноват он сам. Не требовал настойчиво помощи, успокаивал, что справится собственными силами. Вот там и решили: Шаумян сидит в Баку крепко, сам выкрутится из тяжелого положения.

Он взял со стола несколько листков бумаги и начал писать текст телеграмм: в Астрахань — Совдепу, в Царицын — Сталину и в Москву — Ленину:

«Положение на фронте ухудшается. Одних наших сил недостаточно. Необходима солидная помощь из России. Я телеграфировал в Астрахань и Царицын Сталину. Распорядитесь Вы. Положение слишком запутанное. Так называемые ориентации быстро меняются. Англичане продвигаются к Энзели. Неопределенное политическое положение в новой связи с убийством Мирбаха, а также события на Северном Кавказе еще более затрудняют положение. Жду срочной военной помощи и Ваших руководящих указаний, вышлите немедленно».

Но он понимал, что помощь не может прийти завтра. А схватка в Баку предстоит завтра же. Джапаридзе и Азизбеков рассказали, что вопрос о приглашении англичан начали ставить даже в самых верных воинских частях, на кораблях и промыслах. Правые партии требуют обсуждения этого вопроса в Совете. Теперь, после неудачи на фронте, после того как ожидаемая помощь не пришла, этого уже нельзя избежать.

Обсуждение вопроса о приглашении англичан было назначено на 16 июля. Зал Бакинского Совета опять был переполнен, как в тот памятный день, когда большевики, одержав победу над Мусаватом, готовились изложить свою декларацию. Но какая разница между том и этим днем в настроении аудитории! Депутаты от изголодавшихся, уставших рабочих и разуверившихся после недавних поражений солдат встретили Шаумяна сдержанно, без аплодисментов. Зато те, кто тогда прятали глаза и хранили молчание, сейчас смотрели на Шаумяна с неприкрытой ненавистью.

Шаумян чувствовал оттенки этих настроений и думал: «Да, сегодня трудно будет расшевелить своих. Вот уже почти полтора года, как выступаю я в этом зале, с этой трибуны, вечно разъясняю и уговариваю одних, спорю с другими. Ну когда же кончится это? Когда мы сможем хотя бы здесь, в Совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, чувствовать себя хозяевами положения?!»

И, невольно поддавшись этому настроению, он начал свой доклад словами: