Сказание о пальме

Вначале переговоры шли успешно. «Диктатура» потребовала, чтобы все оружие, броневики и снаряжение были оставлены в Баку. Но Джапаридзе и Корганов понимали, что присутствие в городе отряда Петрова и большевиков при растущем доверии рабочих к ним было очень опасно для «диктаторов», и им не терпелось избавиться от них. Поэтому, поторговавшись, они заставили «диктаторов» согласиться, что большевики оставят им две баржи со снарядами и патронами, несколько орудий и пулеметов, а остальное снаряжение вывезут с собой.

Таким образом, официальное согласие на эвакуацию Совнаркома и советских войск было получено. Но предпринимать эвакуацию без конвоя военных кораблей было опасно. О том, чтобы перетянуть на свою сторону всю флотилию, конечно, и речи не могло быть. Командиром «Астрабада» был член «Диктатуры» эсер Ермаков. «Ардаган» давно стал прибежищем контрреволюционеров, а теперь еще туда вернулись освобожденные из тюрьмы Кириченко и другие заговорщики — «герои» июньских событий... Оставался «Карс» — судно, на котором Кузьминский много лет служил комендором и где наиболее сильно было влияние большевиков.

12 августа Шаумян, Петров и Кузьминский направились на «Карс» и, созвав митинг, рассказали о положении в Баку, об обмане и клевете правых партий, о неизбежном приходе Красной Армии в Баку и необходимости оставаться верными революции и Советской России. Многие моряки «Карса» выступили в поддержку предложения направиться в Астрахань. Но, конечно, были и возражающие. Они кричали, что у них здесь семьи и «полная свобода», а в чужом городе они, мол, попадут в зависимость от большевиков и комиссаров.

Наконец перешли к голосованию. Большинство проголосовало за уход в Астрахань вместе с большевиками. Шаумян предложил морякам готовиться к походу.

Но, уже возвращаясь на своем катере обратно к пристани, они увидели, что почти вся команда канонерки садится в шлюпки, готовясь направиться на берег.

— К женам своим едут да к бабенкам, прощаться... — тихо сказал Кузьминский.

— Ну, а как же иначе? — спросил Петров. — Ведь надо же проститься, а кое-кто, может быть, захочет взять с собой и семьи!

— Ох, боюсь, как бы не случилось обратное, как бы их самих не уговорили остаться здесь!

— Насчет женщин не знаю, а вот эсеры, что возражали нам, конечно, немедленно сообщат об этом решении Центрокаспию, и те возьмутся за команду... — задумчиво произнес Шаумян. — Ведь если говорить правду, то резолюция была принята слишком незначительным большинством, да и среди голосовавших за нее было много колеблющихся: таких и за одну ночь можно переубедить!

...Говоря об этом, они и сами не подозревали, до чего близки были к истине. В эту ночь эсеры из Центрокаспия провели изрядную работу среди тех, кто ушел на берег.

Когда наутро команда вернулась на борт «Карса», ова была уже значительно поколеблена в своей решимости покинуть Баку и направиться вместе с шаумяновцами в Астрахань. Утром же на «Карс» прибыл член бюро партии эсеров Зимников и какой-то человек в матросской форме.

Зимников немедленно собрал команду и заговорил о вчерашнем решении команды. Сначала он рассказал об ужасах, которые ждут матросов, когда они окажутся во власти большевиков. О неминуемой чистке команды арестах и даже расстрелах. Потом призывал не бросать Баку в столь трудный час, не оставлять на произвол судьбы семьи и друзей по борьбе и несчастьям. Грозил, что остальные корабли не простят им этого предательства, откроют по ним огонь. «Да и зачем нужно непременно сопровождать шаумяновцев? Хотят уйти — пусть себе уходят, ведь «Диктатура» разрешила им это. Пусть только оставят все оружие и боеприпасы бакинцам и убираются, куда им угодно. Нам предатели не нужны!.. Да, предатели! Когда власть была у них, то все, демократические партии поддерживали их, дрались рядом с ними, а когда рабочие, матросы и красноармейцы отвернулись от них и создали новое правительство, то большевики надумали увезти бойцов, увезти пушки и пулеметы, снаряды и патроны!.. Это ли не предательство?»

Распалив таким образом команду, Зимников выпустил вперед приехавшего с ним матроса. Тот рассказал, как он на днях по какому-то вопросу ходил к Шаумяну, но тот выгнал его с бранью. Кричал, что все флотские — предатели революции, что они перешли на сторону врагов России и что, когда он вернется с войсками из Астрахани, поставит всех их к стенке.

— За что нас так, братишки? — кричал матрос, колотя себя в грудь. — Мы ли не проливали нашу кровь за революцию, за Россию? Не мы ли спасли Шаумяна и большевиков в марте, когда татары чуть было не слопали их?!

Случись это в другое время, моряки, конечно, разобрались бы во всей этой грубо придуманной провокации. Но теперь, возбужденные, растерявшиеся, снедаемые сомнениями, они неспособны были понять, что же происходит.