Сказание о Шарьяре

Снова ринулся в путь Шарьяр.

Перед ним — крепостная стена,

Неприступна сплошная стена,

Прямо к ней, опустив копье,

Гонит он своего скакуна,

И застыла толпа: вот-вот

Он себя и коня расшибет,—

Даже самый крепкий клинок,

Даже самый мощный седок

Этих толстых стен не пробьет!

Но едва громадной стены

Он коснулся концом копья,

Камни дрогнули, пробуждены

От угрюмого забытья,

И казалось, глухая стена

Только этого и ждала:

Разомкнулись глыбы, гремя,

На мгновенье встали стоймя,

Распахнулись, как два крыла,

И сквозь яркий пролом в стене

На раздолье степных дорог

Устремился гордый седок

На могучем своем скакуне.

И опять со вздохом глухим

Затворились стены за ним —

Стали снова кольцом сплошным.

А красавица Хундызша,

По ступенькам взбежав крутым,

В прорезь башни сторожевой

Продолжала следить за ним:

Мчится всадник в степной пыли,

Конь горячий мнет ковыли,

Доскакал до гряды холмов,

На мгновенье скрылся вдали

Показался в последний раз,

Промелькнул на краю земли,—

Лишь тогда из лучистых глаз

Слезы жемчугом потекли.

Пошатнулась... Одной рукой

Крепко сжала горло она,

А другую руку с тоской

Вслед ему простерла она:

«Ты куда улетаешь, куда,

Друг единственный, сокол мой?

Помоги, Аллах, помоги,

Пусть погибнут его враги,

Сбереги его, сбереги,

Дай вернуться ему домой!..»

Юность Шарьяра и Анжим. Песнь седьмая.

О том,

как луноликая красавица Хундызша

оказалась невольной виновницей

поражения и гибели бесстрашного Шаръяра

и как его неутомимый вороной конь

доставил в Белую Орду

тревожную весть

о непонятном исчезновении молодого богатыря

Было это в рассветный час:

Тонкий месяц почти угас,

Лишь поблескивала сквозь туман

Голубая звезда Шолпан.

Расстилалась синяя мгла,

Горы спали, и степь спала,

Люди спали в Белой Орде

И не знали о близкой беде.

Почивала богатая знать,

Крепко спал усталый народ,

Даже стража легла подремать

У больших городских ворот.

В пышном зале, грузен и стар,

Спал с женою хан Шасуар

И не ведал, какой удар

На заре его душу ждет.

После долгих, жестоких мук

Стал чуть легче его недуг,

И теперь отдыхал старик,

Не стонал, не вздыхал старик,

Посветлел морщинистый лик.

Лишь порой, пугливо дрожа,

Как от взмаха незримых крыл,

Перед ханом мерцал ночник,—

Это душу его сторожа,

Над уснувшим старцем парил

И добычу ждал Азраил.

А в узорном летнем дворце

Безмятежно Анжим спала,

И улыбка была светла

На весеннем ее лице.

Сном беспечным Анжим спала,

С плеч ручьями коса текла,

И дремала длинных ресниц

Густочерная бахрома,

Что одним движеньем могла

Сто джигитов повергнуть ниц,

Сто красавцев свести с ума.

А тем временем издалека

Стук донесся звонких копыт.

В поле чей-то скакун храпит,

На бегу каменья дробит,

К городским воротам спешит.

Мимо спящей охраны вскачь

Пролетел благородный конь,

Сразу видно: красив, горяч

Этот чистопородный конь!

Но дорога была тяжела —

В алой пене его удила,

Но дорога была нелегка —

Исхудали его бока,

Золотая узда на нем,

Дорогое седло на нем,—

Только нет в седле седока!

Смолк подков торопливый стук,

Словно вкопанный, конь застыл,

Уши чуткие навострил,

Стал осматриваться вокруг:

Не слыхать голосов нигде,

Не видать огоньков нигде,

Дремлют люди в Белой Орде

И не знают о страшной беде!

Видит конь узорный дворец,

Подбежал к дворцу жеребец,

Трижды вкруг дворца обежал,

Трижды возле дверей заржал,

Трижды стукнул копытом в дверь,

В нетерпении задрожал —

Встал бы кто-нибудь, наконец!

Пробудилась от сладких снов,

Поднялась Анжим поскорей,

Только глянула из дверей —

Сразу все поняла без слов!

Хоть и не было у скакуна

Человеческого языка,

Но в тревожных глазах видна

Человеческая тоска,

Кровь течет с узды золотой,

Хрипло дышат его бока,—

Из-за дальних, крутых хребтов,

Из проклятых, чужих краев

Умный конь вернулся домой,

Но вернулся — без седока!

Прислонилась Анжим к дверям

И не верит своим глазам?

Сорок дней народ горевал,

Сорок дней поминки справлял,

Всем был дорог Шарьяр-батыр —

Молодой, удалой батыр,

Чьей отваге дивился мир.

Сорок дней тосковал и ждал

И поверить не мог народ,

Что герою пришел конец:

Может быть, день-другой пройдет,

И домой вернется храбрец?

Сорок дней в десятках котлов

Днем и ночью варили плов

И шурпу из бараньих голов,

Закололи сотни овец,

Разослали сотни гонцов,

И тотчас же со всех концов,

Откликаясь на ханский зов,

Гости съехались во дворец.

Ибо так решил Шасуар:

Если, к счастью, жив и здоров

И вернется домой Шарьяр,

Этот сорокадневный пир

Будет в честь свидания с ним,

Если ж вправду пропал батыр,

В битве яростной пал батыр,

Этот скорбный, плачевный пир

Будет в знак прощания с ним!

Так в печальной Белой Орде

Сорок дней пировал народ,

Сорок дней горевал народ.

А тем временем в дальней-дальней стране,

О которой мы грезим только во сне,

За громадами гор, за раздольем степей,

В белокаменной, гордой столице своей,

За сплошною стеной — без единых ворот,

Сквозь которую только храбрейший пройдет,

Молодая красавица слезы лила

И молилась в тоске, и ночей не спала,

И томилась, и тоже Шарьяра ждала.

Утром с башни высокой глядела она