Сказание о Шарьяре

На пустынный, безрадостный край земли:

Не появится ль всадник знакомый вдали,

И вздыхала тайком то и дело она,

С каждым днем все бледнела, худела она,

С каждым днем все мучительней на душе

Становилось страдалице Хундызше —

Нежноликой красавице Хундызше.

Дни за днями тоскливою шли чередой,—

Сколько раз пламенел золотой рассвет,

Сколько раз догорал закат огневой

А супруга любимого нет и нет,

И не слышно о нем никаких новостей —

Ни хороших вестей, ни дурных вестей,

Будто сгинул храбрец, молодой удалец,

Богатырь, проложивший столько путей,

Богатырь, победивший столько смертей!

Да, конечно, и труден, и очень далек

Путь в проклятый город Тахта-Зарин,

Одолеть надо много крутых вершин,

Пересечь не один бурливый поток,

И, конечно, невиданно будет жесток

Смертный бой с коварной Бюльбильгоёй,

Но ведь твердо предсказывал ей отец,

Что сумеет ее усмирить герой,

Сможет в плен ее захватить герой,—

Если так, почему же с победой к ней

Из-за диких степей, из-за мрачных гор

Не вернулся супруг ее до сих пор?

Неужели не сбудется до конца

Предсказанье ее прозорливца-отца?

Неужели в далеком, чужом краю

Не сумел Шарьяр в роковом бою

Победить волшебницу Бюльбильгою?

Неужели, как сотни других смельчаков,

Что с колдуньей справиться не смогли,

Он застыл, он остался лежать в пыли,

Заклинаньями страшными побежден?

Неужели, застигнут грозной бедой,

Безрассудный, пламенный, молодой,

Был он холодом смертным к земле пригвожден

И теперь погружен в беспробудный сон,

В черный камень бесчувственный превращен,

Будет спать и спать — до скончанья времен?

Так ждала и томилась в тени садов

Молодая красавица Хундызша,

И от страшных предчувствий, недобрых снов

Не могла избавиться Хундызша,

Не могла уже больше ни вышивать,

Ни с любимой служанкой в шатраш играть,

И тревожились девушки за нее —

Не могли своей госпожи узнать,

И пытались придумать хоть что-нибудь,

Чтоб развлечь, утешить ее чуть-чуть,

Чтобы снова бодрость в нее вдохнуть.

Но она сторонилась верных подруг,

Уходила в шатер, все валилось из рук,

И однажды от нечего делать она

Отперла опять золотой сундук —

Заповедный, отцовский резной сундук.

Стала годы далекие припоминать,

Стала вещи знакомые перебирать:

И халаты, в которых отец пировал,

И доспехи, что в битву он надевал,

Собираясь прогнать чужеземную рать.

Все отцовские вещи перебрала,

Стала бережно складывать их в сундук

И уже затейливый ключ взяла,

Чтоб тяжелую крышку замкнуть,— как вдруг

Задрожал у красавицы ключ в руке,

Увидала она: в золотом сундуке

Старый перстень спрятался в уголке.

Дико вскрикнула, закатив глаза,

Словно птица, подкошенная стрелой,

И упала без памяти Хундызша

На узорный пол, на ковер цветной,

И застыла, не двигаясь, не дыша,

Будто с телом уже распрощалась душа,

И на крик, все дела побросав скорей,

Отовсюду сбежались служанки к ней

И увидели: навзничь лежит она,

Словно лед, холодна, словно мел, бледна,

И в смятении кинулись звать лекарей,

И пришли лекаря, но старались зря:

Шесть ночей и дней — неделю почти

Не могли они в чувство ее привести,

Потеряли надежду ее спасти.

А на день седьмой, приоткрыв глаза,

Хундызша вздохнула — в себя пришла,

Но уже не кричала, слез не лила,

Ко всему безучастной, казалось, была.

Стала сразу ее красота тускла,

Будто осень внезапная в сад вошла,

Стали сразу глаза ее — как зола,

Будто что-то сгорело в душе дотла.

Не желала ни есть, ни снадобий пить —

От всего отказывалась госпожа,

Приказала служанкам своим поспешить:

Ей сегодня же черное платье сшить.

С той поры в черном платье, в черном платке,

Все земные радости позабыв,

Днем и ночью, ресницы полузакрыв,

Пребывала она в безысходной тоске,

В полутемном сидела она уголке,

Будто птица больная — крылья сложив,

Не спала, ни кусочка в рот не брала,

Только изредка чистую воду пила.

День за днем продолжала она молчать,

А в руке держала перстень отца,

И отчаянья мертвенная печать

Ни на миг не сходила с ее лица.

Приходили подруги ее навещать,

Приносили цветы, утешали ее,

Прогуляться в саду приглашали ее,—

Не желала подругам она отвечать

И ни разу не встала, не вышла в сад,

Словно знать не желала, как дни летят,

Тихой тенью сидела в шатре своем

И, как будто сжигаема тайным огнем,

Все худела, таяла день за днем.

Были в горе служанки, шептались, дрожа:

На глазах угасала их госпожа!

И тогда на рассвете явился к ней,

Дряхлый-дряхлый старец — святой хаджа.

Как родную, всегда он любил ее,

С детских лет наставником был ее,

Ужаснулся старик, увидав ее,

Погруженную в скорбное забытье.

И оставшись с нею наедине,

«Дочь моя! — воскликнул святой старик.-

Дочь моя, отзовись, очнись хоть на миг,

Что с тобой, голубка, откройся мне!

О герое нет никаких вестей —

Нет хороших, но нет и плохих вестей,

Почему же в отчаянье ты, ответь,

Почему так торопишься умереть?

Милосерден Аллах, и отважен герой —

Не рождалось в мире подобных душ,

Потерпи,— и быть может, любимый муж

Возвратится домой — невредимый, живой,

Ничего мы не знаем еще,— почему ж

Ты уже объявила себя вдовой?»

И впервые откликнулась Хундызша,

Разомкнув запекшиеся уста,

И казалось, цветы, печально шурша,

Облетают с вянущего куста:

«Не жалей, о наставник, меня, не жалей,

Я сама виновата в беде своей,—

Презираю себя, ненавижу себя,